— Я верую, что Ты — Машиах, Сын Божий, грядущий в мир.
И ушла в дом. Позвала тайно Мариам к Учителю. Ревность и зависть к Иисусу была во многих сердцах, и она хотела бы уберечь Его от встречи с обладателями ревнивых сердец. Но те, кто пришёл посочувствовать горю Мариам, решили, что она идет к склепу, где успокоился Лазарь. Пропустить момент драмы, когда она будет рыдать, захлебываясь слезами, у камня, закрывшего вход в могилу? Ни за что! И они устремились за нею вслед. Преимущество бедняка — в одиночестве, которым он окружён. Ведь если в горе рядом с бедным есть хоть одна живая душа, то именно та, которая искренне скорбит. Главное у такого друга — подставить плечо, разделить горе, плакать вместе с тем, кого любит.
Но Мариам не была бедной, и незаметной быть не могла. И иудеи, пошедшие вслед за ней, стали свидетелями этой встречи.
Женщина бросилась навстречу мужчине. Один из учеников попытался оттолкнуть её. То был Иуда, чётко знавший: её не звали сюда! Не приказали придти, никто из них не слышал высказанного вслух пожелания мужа. А ведь лишь по приказу его могла она выйти во время траура из дома. Если не к могиле брата был её путь, не для исполнения обряда покинула женщина печальный кров. Они ведь стояли за оградой сада, чтобы быть вдали от толпы сочувствующих, и ее не звали сюда!
Иисус перехватил руку Иуды. А Мариам упала без сил на колени у Его ног, и прижималась к свободной руке мужа, ощущая силу всем существом своим, ища защиты и утешения. Лицо её было залито слезами, но глаза упорно искали Его глаза. Слёзы мешали, но она стремилась узнать ответ на томивший её вопрос. Вот почему так заглядывала она в Его лицо. Он знал, чего она хочет.
— Если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой! — повторяла она то, что в эти дни говорилось без конца.
А Он слышал другое.
— Спаси его! — умоляла она. — Если не сегодня, то уже никогда не разбудить его от зелья, что давал Ормус. И ты, и я знаем — завтра будет поздно. Ради нашей с тобой жизни, ради Марфы, и во имя собственной жизни — тоже, согласен был брат на всё. Он выполнил условие. Ему было страшно, очень страшно пройти смерть при жизни. Ему было плохо от снадобий. Он держал меня за руку до последнего мгновения, и сжимал её, успокаивая, как теперь держишь ты. Мы выполнили всё, что от нас требовали, но ради нашей любви, пожалуйста, выполни то, что требуется от тебя.
Иисус смотрел на неё, и тяжёлые, злые слёзы катились по лицу. То была жалость к ней и Марфе, и к Лазарю, и к себе, но была ещё ненависть и злость к тем, кто их вынудил перенести эту пытку. Он пришёл сюда, уже зная, что сдастся, уступит. Но лишь в это мгновение понял окончательно, что это значит.
— Сын Божий, — впервые назвав Его так, как звали чужие, поклоняющиеся чуждому ей Богу люди, сказала Мариам. — Сын Божий, сжалься надо мною…
— Встань, Мирйам, со мною рядом, — прошептал Он ей, поднимая с колен. — Не надо забавлять праздную толпу…
Разговоры в толпе не слишком занимали Его, но не слышать он не мог.
— Смотри, как он любил его…
— Не мог ли Сей, отверзший очи слепому, сделать, чтобы и этот не умер?..
И она повела Его к гробнице. Выем, продольно высеченный в скале и закрытый при входе плитой. Рукотворная пещера с останками того, кого Он любил. Плач наёмный и притворный. Громкие искренние рыдания сестёр, действительные страдания и скорбь. Он, медливший поначалу, захотел вдруг прекратить всё и сразу.
— Отнимите камень, — сказал Он ученикам своим.
В жарком климате погребение свершается сразу после смерти, дабы предотвратить разложение, а ведь это был вечер четвёртого дня!
Марфа возразила, напуганная мыслью о зрелище, которое должно было предстать их глазам, и которое могло навеки лишить её сна:
— Раввуни! Уже смердит! Ибо четыре дня, как он во гробе…
Этого быть не могло, Он знал. Камень, притворивший вход в пещеру, закрыл в значительной мере доступ чистому воздуху. Там, в пещере, царит сильный запах, и запах этот знаком по крайней мере одной из сестёр. Это резкий, приторный запах зелья, что посылал Ормус Лазарю, одурманивая его. Мариам подавала брату это средство, укутывая собственное лицо слоями ткани. Чтобы не вдыхать сонную отраву самой.
Вслух он сказал, стараясь, чтобы слышали все вокруг:
— Не сказал ли я тебе, что, если будешь веровать, увидишь славу Божию?