Николай Николаевич (заинтересовано): А сколько сеансов нужно?
Распутин (неопределенно): Кому и тыща – не впрок. А кто – сам себе сиянс.
Николай Николаевич: А курить он будет теперь?
Распутин: Теперь не будет. А дальше – как Бог даст.
Пауза.
А даст, как попросит.
Николай Николаевич потерял интерес к брату и переключился на какие-то совсем другие мысли. Он быстрыми шагами ходит по сцене, азартно потирая руки и щелкая костяшками пальцев. Походит вплотную к Распутину сжимает его плечи и пристально смотрит в глаза.
Николай Николаевич (задумчиво): Да тебя, брат, в Царском Селе с фонарями ищут! Там такие пациенты – любо-дорого.
Переглядывается со Станой. Та понимающе кивает, о чем-то шепчется с Милицей и быстро уходит. Николай Николаевич подходит к подносу, брезгливо отодвигает в сторону крест Гермогена и оценивающе смотрит на ворох купюр.
(задумчиво) Я гляжу святые отцы раску́порили закрома-то свои.
Распутин (прежним тоном просителя, но уже лениво, без особого интереса): Це́ркву в Покровском ставить будем. Це́рква у нас худая. Иная изба краше.
Николай Николаевич (Милице): Надо бы поучаствовать.
Милица понимающе кивает и ловко извлекает из кармана мужа, находящегося в прострации, пухлый бумажник.
Распутин (останавливает): Благодарствую. Набрано уже. С избытком.
Милица с видом оскорбленной невинности прижимает к груди пачку в банковской упаковке. Судя по бегающим глазам, она лихорадочно подыскивает аргументы, чтобы убедить Распутина взять деньги. Аргументы находятся.
Милица (соглашается): В первую голову бывает дом Божий. Это так. (возвышенно) Но досто́ит забот и дом людской! Святилищу не предстова́ло стоять под спудом, Григорий!
Николай Николаевич (перебивает, нетерпеливо): В конце концов, мы тебя ангажируем – отрываем от семьи, от хозяйства. Наш долг – обеспечить достойную компенсацию.
Милица почти насильно вкладывает в руки Распутину деньги.
Милица (не давая опомниться): Это милость не тебе, Григорий. Нет! Это для переда́ния хозяйке твоей.
Распутин не сопротивляется.
Распутин (пожав плечами): А, давай. Не последние чай. (декламирует) "Всякое даяние благо, и всякий дар соверше́н свыше есть". Будет Прасковье забава. Развернется теперь – дом поставит окнами на Туру.
Николай Николаевич (иеромонаху, небрежно): Распорядись, голубчик, чтобы упаковали.
Иеромонах забирает поднос и пачку денег от Милицы. Распутин же вдруг начинает ёжится, поднимает воротник пиджака, дышит на руки, ищет глазами печь.
Распутин (жалобно): Зябко что-то. Пойду я.
Николай озабоченно смотрит на часы, игнорируя перемену в состоянии Распутина.
Николай Николаевич (озабочено): Неужто заартачилась хромоножка наша. (Распутину) Сейчас, Григорий, тебе одну упитанную девицу приведут. Надо бы на нее неизгладимое впечатление произвесть. Впрочем, тут никаких затруднений не предвидится – умом ее Господь не облагодетельствовал. Да и наружность под стать. (с сомнением) Впрочем, тут дело вкуса.
Распутин, не слушая собеседника, распластался на голландских изразцах как цыпленок табака – лицом к печке. Стучит зубами. Дрожит всем телом.
Распутин (жалобно): Пойду я.
Появляется Стана и Вырубова. Стана о чем-то горячо ей говорит, та все время останавливается в нерешительности. Чтобы сдвинуть ее с места, Стане требуется новая порция аргументов. В итоге, Вырубову буквально тащат за руку. Прильнувший к печке Распутин их не видит.
Николай Николаевич (Распутину, на ухо): Вот тебе, Григорий, диспозиция. Дурынду эту из фрейлин замуж выпихивают. Она оборону держит, но дело, похоже, решенное. Тут мешкать нельзя. Ошеломи ее как следует. Чтоб с языка не сходил. Она у нас мистицизма не чужда – говорят Иоанн Кронштадтский ее с одра болезни воздвиг, прыснув в физиономию из кружки. (поясняет) Ну как белошвейки, когда ткань утюжат… Да ты знаешь.
Распутин прислушивается к приближающимся шагам.