Советские аппараты искусственной почки ничем не уступают зарубежным, и даже превосходят их, это я тоже говорил. Но производство аппаратуры в стране плановое, лишних аппаратов нет, а нелишние все заняты, не простаивают. В «Винокурне» же таких аппаратов и вовсе нет. Вот этого говорить не нужно, сказали мне на телевидении. Я обиделся, но виду не показал.
Не было — будут!
Через три дня больница получила восемь аппаратов A2008 германской фирмы Fresenius. Западногерманской. Благодаря беспрецедентным мерам советского правительства. Аппаратура была доставлена авиацией, минуя обычные таможенные и прочие волокиты. Доставлена, установлена, и начала работать. Что повысило шансы пострадавших на выживание. Резко повысило. В разы, опять же по-народному.
Удачей было то, что простой человек Женя, а ныне Евгений Владимирович Конопатьев, как раз прошел обучение, теорию и практику работы с этими аппаратами. Мы собирались купить четыре аппарата для «Космоса», нашего лечебного центра в Ливии. Где четыре, там и двенадцать. «Космосу» четыре, а «Винокурне» восемь. И вот аппараты налажены и работают. А Евгений Владимирович обучает тонкостям диализа Лису, Пантеру и ещё четырех девушек клинических ординаторов. По ланкастерской системе. В рабочем порядке.
И вот настал день, когда можно сказать — всё. Бери шинель, пошли домой. Новых поступлений не будет, и в моем присутствии здесь нужды больше нет. С текущей работой прекрасно справятся и без меня, тем более, штатные хирурги выздоровели, вернулись, и поглядывают на меня недоуменно: а этот чего здесь отирается? Шёл бы подобру-поздорову, откуда пришел, работать должны профессионалы!
Я нисколько не возражал. Делать мне здесь и в самом деле больше нечего. Командировку я отметил ещё вчера, загодя, осталось собрать вещички — и адью. Да какие вещички, пустяк.
А завотделением затащил меня к себе. Последний раз чаю попить.
— И не откроете секрет, где вы опыта набирались? — сказал Альберт Гаврилович. — Только не нужно институт хвалить. Хороший институт, спору нет, но этому на лекциях не научишься, а практики у вас такой быть просто не могло.
— Ну, а где ж я мог научиться, как не в институте, Альберт Гаврилович? Отбросьте невозможное, и то, что останется, и будет истиной, какой бы маловероятной она не представлялась. Моя биография — как на ладошке. Не был, не состоял, не участвовал. Вернее, наоборот — был, состою, участвую, но в хорошем смысле. Окончил школу, и сразу в институт. Год назад вышел из института. Турниры, матчи, опять турниры, опять матчи. Всё на слуху.
— А интернатуру где проходили?
— В Ливии. В нашем, советском госпитале.
— Ага, — удовлетворенно крякнул Эртель, и захрустел огурцом. Малосольным.
Ну, пусть считает, что обучился там.
— А ещё я монографии читал. Фон Ларса, Мизера, Ангельберта.
— Это кто?
— Немецкие врачи. Союзники в войну их крепко бомбили, и опыт лечения краш-синдрома у них изрядный. Дают практические советы.
— Советы — это хорошо, но по книжкам хирургом не станешь.
— А я и не собираюсь становиться хирургом, Альберт Гаврилович. Какой из меня хирург? Я буду курортным врачом, в Кисловодске. Чтобы Эльбрус вдали, чтобы воздух целебный, чтобы нарядные люди гуляли, и я назначал им по полстакана сульфатного нарзана за час до еды два раза в день, и прогулки по Долине Роз. Что-то вроде этого.
— А сейчас…
— Сейчас, Альберт Гаврилович, обстоятельства чрезвычайные, они и мер требуют чрезвычайных, вот я и встал к столу, ибо время дорого. Тем более, ваши молодцы заболели. Теперь же они вернулись в строй, и я скромно и тихонько удаляюсь.
Однако удалиться тихонько мне не дали: пришла Мария Михайловна, из месткома.
— Как хорошо, что я вас застала! Все должны написать заявление в бухгалтерию, о перечислении однодневного заработка на Красный Крест!
Альберт Гаврилович только спросил, по какой форме писать. Он, Альберт Гаврилович, поди, всякие заявления писал — и с просьбой половину зарплаты выдать облигациями займа, а тут всего-то однодневный заработок.