Симон, которому Алан Маккилли перевел самое необходимое, с почтением воззрился в глубины ученой баронской души. Невероятный план, разработанный в фамильном склепе Маккилли, ужаснул его, бывшего всю свою жизнь верноподданным, а добрую ее треть — даже и государственным служащим. Тут мыслили другими категориями, они казались Симону навеянными опьянением, где упоение смешивалось с ужасом. Алан Маккилли шепнул, что лэрд уже в третий раз предлагает воздушный налет: сначала — против потомков клана, изгнанного во время великого переселения народов из Киллекилликранка на Гебриды. Эти потомки в середине девятнадцатого века взялись распускать порочащие Маккилли слухи; а затем — против Кипра, у берегов которого Лузиньяны торпедировали яхту Элбейта Маккилли. К прискорбию лэрда, видевшего в навеянных виски снах родичей, летящих под облаками навстречу славе, гебридского распускателя слухов, придурковатого старикана, да к тому же последнего в роде, хватил удар, когда он проведал о планах Маккилли. Отмщение же Кипру оказалось излишним после того, как выброшенный волнами на пляж плейбой Элбейт стремительно сочетался браком с обворожительной Люсиндой Лузиньян. Заранее купленные тридцать восемь баллонов, заботливо пересыпанные тальком и порошком от насекомых, хранились с тех пор в освобожденном для них амбаре.
И вот свершилось: мы на пороге замечательной воздушной войны!
Написанный цветистым слогом шотландской канцелярии и подписанный лэрдом, Фергюсом Маккилли и бароном протокол уполномочивал вождя прикупить к уже имеющимся баллонам, в числе которых наряду с шарльерами{64} были и устаревшие, наполняемые горячим дымом монгольфьеры, двенадцать современных баллонов, накачиваемых гелием, мобилизовать всех находящихся за пределами Киллекилликранка Маккилли призывного возраста, как равным образом и близких родственников, а также закупить снаряжение и провиант. Верховное командование воздушным флотом также было доверено Фергюсу Маккилли. Со своей стороны, барон после успешного завершения акции обязался возместить расходы по ней и сделать клан наследником вновь обретенного состояния. Симон и двое молодых Маккилли подписались как свидетели.
Никто не обнаружил особенного желания обсуждать вопросы, предусмотренные в «разном». Неофициальная часть вечера началась в атмосфере всеобщего воинственного подъема. Вкатили бочки с виски и медом, притащили в склеп шипящих и брызжущих жиром ягнят, зажаренных на краю луга на медленном огне и прилежно переворачивавшихся и поливавшихся соком и жиром, ветчину, копченую рыбу, дымящиеся котлы, до краев полные лучшим бульоном: в подземелье сквозь узкую дверь рекой лилось все, что радует сердце горца. Собравшиеся непринужденно расселись вокруг саркофагов ближайших предков, весело пили и ели, а не то играли с молодежью в приличные салонные игры. Вскоре древние стены задрожали от звука волынок и топота пляшущих. Вести серьезные беседы в таком гаме было невозможно, не перекричишь. К тому же любое слово вызывало у решивших как следует повеселиться Маккилли столь громовой хохот, что расслышать его было просто невозможно. Все очертя голову кинулись праздновать, обжирались, напивались, орали, хлопали соседей по плечу, плясали меж мечей{65} и вели себя так необузданно, как это возможно лишь в горах. При всем нашем уважении к Маккилли, там началась сущая вакханалия.
Барон и Симон в некотором замешательстве сидели рядышком на большом бронзовом саркофаге почившего в Бозе посланника британской короны при баварском дворе, пока лэрд, пожимавший потомкам руки и обменивавшийся с ними шутками, не подозвал к себе барона и Фергюса Маккилли и не принялся в уголке обсуждать с ними план кампании во весь шестьсоттридцатилетний бас.
Симон некоторое время сидел на пьедестале саркофага в одиночестве, пытаясь справиться с огромным волокнистым куском жилистого мяса, пока у него не заломило челюсти. Тогда он огляделся в поисках своей хозяйки; она сидела с двумя другими дамами перед саркофагом Томаса Маккилли и явно уже отдала щедрую дань виски.
— Любезный Гермес{66}, будь моим гостем, — пропела она приятным альтом и замахала Симону бараньей отбивной. Симон приблизился с вежливой улыбкой.
— Леди Фаркейер, леди Минкботтом, — представила дам Александрина Маккилли, урожденная д'Экьокс, дамы же в ответ на учтивый поклон Симона громко расхохотались. — О любимейший из сынов Трижды Великого!{67} — проворковала вдова, прижалась викторианским бюстом к Симону и, к великой радости обеих леди, страстно обняла его пышными руками, унизанными звенящими браслетами.
— Мадам! — испуганно пролепетал Симон и попытался сбросить иго самозабвенно обвившейся вокруг него дамы.
— Разве не жаждешь ты поучить меня мудрости? Ну хоть чуть-чуть, — промурлыкала она и заглушила полными устами готовый раздаться протест.
Впоследствии Симон припоминал, что наступил на что-то мягкое. Он поскользнулся и рухнул, погребенный под прелестями обрушившейся на него вдовы.
Он пришел в себя в комнате барона, в кресле, обложенный подушками и со скамеечкой под ногами. Барон курил у окна сигару и читал «Вестник китобоя», единственную интересовавшую его из газет, которые можно было раздобыть в этих широтах. Рядом с ним лежал раскрытый каталог эдинбургской фирмы, торгующей самым современным рыболовным снаряжением.
Заметив, что Симон неуверенно поднял голову, барон с улыбкой пожелал ему доброго утра.
— Полагаю, что вина за это происшествие лежит не на вас, Дон-Жуан вы этакий! Ваша поклонница уже была здесь, обрушила на меня пространные объяснения и кое-что для вас оставила. Легкие диетические блюда, подходящие для больного, — барон указал на изящную корзиночку, из которой выглядывало длинное темно-зеленое горлышко винной бутылки. — Я полагал, что после столь прискорбного инцидента она предпочтет предложить вам воспользоваться гостеприимством кого-нибудь другого из числа моей родни. Ничуть не бывало! Она молила меня добиться у вас для нее прощения и уговорить вас и далее жить в ее доме. И сколь бы непонятным и аффектированным я ни находил поведение добрейшей Александрины, я, стало быть, обязан теперь попытаться уговорить вас забыть эту нелепую историю и избегать любых афронтов.
Барон поиграл шнурком от пенсне.
— Под афронтом я разумею любой намек на некую сцену.
Симон попробовал выпрямиться, но сверлящая боль в голове не позволила.
— Вероятно, у вас легкое сотрясение мозга. Пока не станете снова транспортабельны, полежите на кровати Пепи. Можете оставаться там до вечера. Надеюсь, к тому времени вы уже будете в состоянии самостоятельно или с помощью Пепи и кого-нибудь из слуг добраться до палаццо Томаса, где, как я убежден, кузина станет ухаживать за вами самым самоотверженным и предупредительным образом.
Опираясь на Пепи, Симон доковылял до гардеробной и вытянулся на кровати. Голова разламывалась. На лоб ему Пепи водрузил компресс из прохладных ломтиков дыни. Симон попытался слабо протестовать против столь расточительного отношения к редкостному и дорогому в Шотландии плоду, но аппетитный запах и вкусный освежающий сок, потекший по щекам, вскоре пробудили в нем удивительные вегетативные ощущения. Дыня оказывала свое воздействие. Боль превратилась в червяка во вкусной спелой мякоти, а когда червяк наелся и устал, Симон вместе с ним уснул. К вечеру он оправился настолько, что смог, опираясь на руку Пепи, дотащиться до дворца вдовы. Александрина Маккилли приняла его, экзальтированно извиняясь за недостойное поведение. Симон с вымученной улыбкой простил ее, позволил отвести себя в постель и после чашки мятного чая вновь отбыл в царство снов, особенно докучавших ему этой ночью быстрой сменой и запутанностью.
Маккилли со страстью предались подготовке к воздушной экспедиции. Прямо после обеда на почту в Баллиндалох был отправлен гонец с письмом к «Уиллису и Джиллуотеру», ведущей лондонской фирме по торговле туристическими и спортивными товарами. Письмо содержало длинный перечень заказов, открывавшийся двенадцатью надуваемыми гелием баллонами класса 1А, далее — спальные мешки, примусы, потайные фонари, веревочные лестницы и компасы, завершали же список дорожные корзины для боеприпасов.