— Не дадите ли почитать? — спросил Симон.
Но Саломе Сампротти, улучшенное издание пышной Александрины — вдвое шире, на голову выше и много изысканнее экзальтированной вдовы, — только пробормотала что-то неодобрительное.
— Не дадите ли почитать? — повторил Симон.
— Нет. Это не для тех, кто только разглядывает смешные картинки да заучивает непонятные изречения. Поставьте книгу на место! Та дама ошиблась.
— Какая дама?
— Та самая, о которой вы только что подумали. Лучше молитесь!
Симон ошарашенно поглядел на нее.
— Кому?
— Кому хотите. Господу или пресвятым угодникам. Сперва, пожалуй, больше угодникам. Выберите себе святого, который не очень занят.
— Да к чему мне молиться?
Она забрала у Симона книгу, хлопнула по переплету, так что только пыль полетела, и в сердцах сунула ее в шкаф.
— Вы что же, ничего не чувствуете?
— Нет. Я болен?
— В общем и целом. Есть такая болезнь, от которой и смерть не спасет. Найдите себе какого-нибудь рассудительного святого и молитесь, чтобы он защитил вас: он вам понадобится. Право, вы не глупы, но с тем, что вам предстоит, вашим разумности и благовоспитанности не справиться. Что у вас с моей племянницей?
— Вы все знаете?
— Конечно. А спрашиваю лишь потому, что хочу знать, как вы представляете себе дальнейшее развитие событий.
— Я люблю Теано.
— К сожалению, это не так. Пожалуйста, не смотрите на меня с таким возмущением, поверьте старой уважаемой предсказательнице: вы полюбите ту, с кем сегодня еще не знакомы! Это пророчество — из постоянного репертуара любой цыганки. Оно верно почти для любого клиента ваших лет. Но вы-то будете счастливы. Во всяком случае, надеюсь, тут есть еще одно обстоятельство. Нет-нет, не спрашивайте меня! Просто поверьте, что с этой незнакомкой вы будете счастливы. Может быть, так вам удастся обуздать нетерпение, с которым вы набрасываетесь на мою племянницу. Не вас ждал бедный гадкий утенок, так уверенный в собственном уме. Да и не любит вас Теано. Простительное заблуждение, фатальный итог одиноких мечтаний. Она была готова упасть в объятия любого мужчины. И это ей на пользу. Я это знала уже тогда, когда переманивала вас с бароном из «Лягушки» к себе, и знала, что на все закрою глаза, когда дойдет до дела. Приятные воспоминания малышке пригодятся: боюсь, ее последний возлюбленный будет с ней не слишком нежен. Сама я никого не любила, — она задумчиво разгладила черную тафту юбки, — но теоретически очень хорошо разбираюсь в этой сфере. Профессиональный опыт. Не собираюсь ничего запрещать ни ей, ни вам. Просто не будьте с ней слишком суровы, когда все кончится.
— Обещаю. Но сомневаюсь, что мне предоставится возможность выполнить обещание. Мне не нужна другая женщина.
— Вы сыты, и аппетит у вас хороший. Вы довольны, но не счастливы: счастье не насыщает. Счастье дает легкость. Счастье — легкая пища блаженных.
Она закрыла стеклянную дверцу шкафа и вынула ключ из замка.
— Благодарю, что выслушали мои нравоучения. Будьте уверены, на уме у меня нет ничего дурного. О вас я беспокоюсь, пожалуй, даже больше, чем о Теано!
Симон молча поклонился.
— Вы пойдете сегодня купаться?
— Думаю, да.
Уже несколько недель барон, Симон и Пепи ходили по четвергам в «Горячий ключ», купальню, некогда сооруженную активистами туристического союза Пантикозы в виде своеобразного ионического храма над круглым бассейном. К храму примыкали круглые же строения меньшего размера, где помещались дамская и мужская раздевалки, массажный кабинет и туалеты. Все вместе смахивало на неуклюжее семейство грибов в классическом вкусе, зимой над куполом вместо спор клубился пар от горячей воды. Всякий раз, как они выходили на проселочную дорогу за церковью и впереди в ложбине показывался сей примечательный архитектурный ансамбль, Симону приходили на ум Фойхтенталь и папа Айбель: уж его бы точно восхитила такая архитектура. К последнему письму родителям он приложил набросок «Горячего ключа», сделанный еще осенью, когда он, в так называемый «дамский день», сидел на засыпанной палой листвой церковной ограде, пока Теано совершала еженедельный визит в храм здоровья и гигиены.
Во время походов в «Горячий ключ» барон намеревался потренироваться перед экспедицией в пещеры Терпуэло в плавании и нырянии. Всегда бывший при нем Пепи сначала вызывал своей черной кожей некоторое удивление, особенно им заинтересовались хронически неудовлетворенные близняшки Бларенберг, но вскоре они увяли, поскольку безобидность экзотического джентльмена была очевидна даже в плавках. Он быстро подружился с многочисленными ребятишками, завоевав тем и симпатии их родителей, которым в его присутствии можно было больше не беспокоиться, что чадо свалится в воду и утонет. Если он не баловался с малышами в лягушатнике, так показывал им разные приспособления для плавания и ныряния, с которыми усердно тренировались барон, Симон и он сам: трубки, надувные пузыри, подводные фонари, ласты, облегающие резиновые костюмы с карандашами в нагрудных карманах, которыми можно писать даже под водой (правда, подходящей бумаги до сих пор не придумали), и восковые затычки для ушей против давления на глубине. Гарпуны же они опробовали на лесном озере, где не было людей, которых можно ненароком ранить, зато водились большие ленивые карпы, в которых замечательно целиться.
С тех пор как между Симоном и Теано завязались близкие отношения, она тоже иногда ходила с ними. Ради Симона, ему она очень нравилась в купальнике. Но она почти все время сидела, поджав ноги, с недовольным видом на краю бассейна и ограничивалась тем, что только смотрела на веселую возню в воде. Семейные дни в «Горячем ключе» (мужских дней там не было: странно, но факт) внушали ей откровенный ужас.
Конечно, приятнее и куда более стильно было бы купаться нагишом при лунном свете в «Чертовой кастрюльке», круглом водоеме с крутыми берегами. Согласно второму тому бургомистрова труда своим происхождением он был обязан метеориту. В нем тоже вода круглый год была теплой, но не было даже будки, где можно было бы погреться у переносной жаровни до и после купания.
Летом там ежедневно, вернее, еженощно, заседало меж лавровых кустов в искусственной пещере, выкопанной в незапамятные времена каким-то отшельником, «Частное купальное общество», в которое его самый выдающийся член, Люциус Кофлер де Рапп, давно пытался заманить племянницу г-жи Сампротти.
Теано прекрасно понимала, что нужно г-ну Кофлеру, и с удовольствием то не улавливала его намеков, то — когда они были слишком уж прозрачны — отвечала на них с такой чудовищной откровенностью, что сластолюбивому космополиту ничего не оставалось, как опускать паруса и кое-что еще в придачу. С одной стороны, это развлекало Симона, но с другой — мало-помалу начинало раздражать, что Кофлер де Рапп ничуть не считается с его присутствием. Симон считал, что этот неприятный тип должен наконец сообразить, в чем дело. Он забывал, что г-н Кофлер принадлежит к тому разряду слабосильных соблазнителей, кои всегда стремятся проникнуть в пробитые другими бреши. Кофлер и впрямь воображал, что, познав прелести близкого общения с мужским полом, неуступчивая Теано станет податливее. Но тут он заблуждался, как и все ему подобные, поскольку лишь в очень редких случаях так называемая девичья робость препятствует им достичь желаемого, естественная же стыдливость, если она вообще есть на свете, только усиливается в результате события, столь усердно вынюхиваемого всякими кофлерами: всегда проще соблюдать правило, если из него сделано исключение, и вообще — один раз не считается. С кофлерами связываются только весьма потасканные экземпляры. Кроме того, именно этот Кофлер де Рапп заблуждался по поводу одного весьма важного для Теано обстоятельства: она не поступалась принципами, а просто уступила зову природы, то есть вела себя в соответствии с ситуацией, а ситуация была возможна только в одном-единственном случае. Принципы — индивидуальный вариант совести, чего не понять никакому кофлеру, просто-напросто потому, что это — та самая роскошь, которую не купить ему ни за какие деньги. У кофлеров бывают только капризы.