Козимо, понятно, принужден был остерегаться и, гуляя с Урсулой по деревьям, чувствовал, что иезуит неотступно следит за ними. Он знал, что священник нашептывает дону Фредерико, что нельзя отпускать девушку одну с этим молодым вольнодумцем. Семьи почтенных дворян, надо сказать, были воспитаны в очень строгих правилах, но в изгнании, на деревьях, они на многое смотрели сквозь пальцы. Козимо казался им приятным юношей, к тому же титулованным; помимо всего, он умел быть им полезен и остался с ними, хотя никто его к этому не принуждал. Они понимали, что Урсула и Козимо любят друг друга, и часто наблюдали, как влюбленные вдвоем удаляются по фруктовым деревьям, срывая цветы и плоды, но на все закрывали глаза, не желая видеть в этом ничего дурного.
Теперь же, когда дон Сульписио ополчился против Козимо, дон Фредерико не мог больше делать вид, будто ничего не знает. Он призвал Козимо на свой платан для беседы. Рядом стоял в черном одеянии тощий дон Сульписио.
— Барон, говорят, ты часто бываешь с моей nina![35]
— Она учит меня hablar vuestro idioma,[36] ваша светлость!
— Сколько тебе лет?
— Скоро diez y nueve.[37]
— Joven.[38] Слишком молод. Моя дочка уже на выданье. Por que[39] ты за ней ходишь?
— Урсуле семнадцать лет…
— Ну а ты сам собираешься casarte?[40]
— Что-что?
— Плохо тебя учит моя дочка el castellano, hombre.[41] Я спрашиваю, намерен ли ты выбрать себе novia,[42] обзавестись собственным домом?
Сульписио и Козимо почти одновременно всплеснули руками. Беседа приобрела характер весьма нежелательный как для иезуита, так и для моего брата.
— Вот мой дом… — ответил Козимо и показал вокруг на самые высокие ветви, на облака. — Мой дом — всюду, куда я могу добраться, не спускаясь на землю.
– ЎNo es esto![43] — И герцог Фредерико Алонсо покачал головой. — Барон, если ты захочешь приехать в Гранаду, когда мы вернемся, то увидишь самое богатое поместье в Сьерре. Mejor que aqui.[44]
Тут уж дон Сульписио не удержался:
— Но, ваша светлость, этот юноша вольтерьянец… Он не должен видеться с вашей дочкой.
— Oh, es joven, es joven,[45] идеи приходят и уходят, que se case,[46] сразу образумится. Поедем, юноша, в Гранаду, поедем.
— Muchas gracias a Usted.[47] Я подумаю…
Теребя в руках шапку из кошачьего меха и низко кланяясь, Козимо поспешно удалился. Встретившись с Урсулой, он мрачно сказал:
— Знаешь, Урсула, я беседовал с твоим отцом. Он завел со мной разговор о тебе. Урсула испугалась:
— Он не разрешает нам больше видеться?
— Нет, не о том… Он хочет, чтобы я поехал с вами в Гранаду, когда кончится срок вашего изгнания.
— О, это было бы чудесно!
— Да, понимаешь, я люблю тебя, но привык жить на деревьях и хочу на них остаться…
— О Косме, у нас в Гранаде тоже есть прекрасные деревья!
— Да, но, чтобы добраться до Гранады, мне придется слезть с деревьев, а уж если раз слезешь, то…
— Не волнуйся, Косме. Ведь мы пока что в изгнании и, может, пробудем здесь всю жизнь.
Брат сразу успокоился и больше об этом не вспоминал.
Но Урсула ошиблась. Вскоре дону Фредерико прибыло письмо с королевскими печатями. Милостью его католического величества изгнанникам было даровано прощение. Опальные дворяне получили право вернуться на родину в свои дома и владения. И сразу же они ожили и зашумели на своих платанах:
— Мы возвращаемся! Мы возвращаемся! В Мадрид! В Кадис! В Севилью!
Слух о королевском указе распространился и по городу. Сбежались оливабасцы с приставными лестницами. Одни из недавних изгнанников спустились на землю, приветствуемые местными жителями, другие принялись укладываться.
— Но этим дело не кончится! — воскликнул Эль Кон-де. — Нас еще услышат кортесы! И сам король!
Но так как никто из его друзей по колонии не обращал внимания на его слова, а дамы ужасались, что их платья вышли уже из моды и надо обновлять гардероб, старик обратился с речью к оливабасцам:
— Мы вернемся в Испанию, и тогда увидите, мы рассчитаемся с врагами. Я и этот юноша восстановим справедливость!
Он показал на Козимо. Брат смущенно покачал головой.
Дона Фредерико торжественно снесли на руках на землю.
– ЎBaja, joven bizzaro![48] — крикнул он Козимо. — Спускайся, доблестный юноша! Едем с нами в Гранаду!
Козимо, прижавшись к ветке, робко отнекивался.
— Como no?[49] — вмешался дон Фредерико. — Ты мне будешь вместо родного сына!