Из уст донны Виолы вырвался смешок, легкий, как шелест крыльев.
— Ах да, да, я приглашала вас… или нет, вас… О, моя вечная забывчивость… Но чего же вы ждете? Входите, усаживайтесь поудобнее, прошу вас.
— Миледи, я думал, что приглашен один. Я ошибся. С вашего позволения я удаляюсь. Мое почтение!
— Я хотел сказать то же самое и откланяться.
Маркиза негромко смеялась.
— О, мои добрые друзья… Мои милые, добрые друзья. Я такая рассеянная! Я думала, что назначила сэру Осберту свидание на один час… и дону Сальваторе — на другой. Ах нет, все не так: я назначила сэру Осберту свидание в одном месте, а дону Сальваторе в другом… Словом, раз уж вы пришли оба, то почему бы нам не присесть и мирно не побеседовать?
Оба лейтенанта обменялись недоуменными взглядами, а затем посмотрели на донну Виолу.
— Как прикажете это понять, маркиза? Вы принимали наши ухаживания только из желания подшутить над нами?
— Почему же, мои милые друзья? Наоборот, совсем наоборот… Ваша преданность не могла оставить меня равнодушной… Вы оба так дороги мне. Это и заставляет меня мучиться… Предпочтя элегантность сэра Осберта, я потеряла бы вас, дон Сальваторе, самого пылкого моего поклонника. А предпочтя страстность лейтенанта Сан-Катальдо, я принуждена была бы отказаться от вас, сэр! О, почему… почему?..
— Что почему? — в один голос спросили оба офицера. И донна Виола, опустив голову:
— Почему я не могу принадлежать обоим сразу?..
На верхушке конского каштана хрустнули ветки: Козимо не в силах был усидеть на месте.
Но лейтенанты были слишком взволнованы, чтобы его услышать. Они оба отступили на шаг.
— Это невозможно, синьора!
Маркиза подняла свое прекрасное лицо и одарила претендентов самой лучезарной из своих улыбок:
— Однако я буду принадлежать тому из вас, кто в доказательство своей любви, желая во всем угодить мне, первым объявит, что он готов делить меня с соперником.
— Синьора…
— Миледи…
Оба лейтенанта, отвесив Виоле сухой прощальный поклон, повернулись друг к другу и пожали друг другу руки.
— I was sure you were a gentleman,[63] синьор Катальдо, — сказал англичанин.
— Я тоже не сомневался в вашем благородстве, сэр Осберт! — воскликнул неаполитанец.
Они повернулись к маркизе спиной и направились к лошадям.
— Друзья мои… Вы обиделись… Какие вы оба глупые… — говорила Виола, но оба офицера уже поставили ногу в стремя.
Этой минуты Козимо дожидался давно, предвкушая, как он насладится своей хитроумной местью: обоих соперников ждал крайне неприятный сюрприз. Но сейчас, увидев, как благородно повели себя оба, распрощавшись с коварной маркизой, Козимо сразу утерял к ним всю вражду. Но было слишком поздно! Теперь уже невозможно изъять ужасное оружие мести. В тот же миг Козимо великодушно решил их предупредить.
— Стойте! — крикнул он с дерева. — Не садитесь в седло!
Оба офицера тут же подняли головы.
— What are you doing up there? Что вы делаете там, наверху? Как вы смеете? Come down![64]
Позади послышался легкий шелестящий смех Виолы.
Оба соперника пребывали в полнейшей растерянности. Значит, был еще третий, и он присутствовал при их объяснении. Положение осложнялось.
— In any way,[65] — воскликнули они, — мы остаемся заодно!
— Клянемся честью!
— Ни один из нас не позволит делите любовь миледи с кем бы то ни было!
— Никогда в жизни!
— Но если вы все же согласитесь…
— И в этом случае только заодно. Мы согласимся лишь вместе.
— Хорошо! А теперь прочь отсюда!
При этих словах Козимо стал кусать палец, в бешенстве оттого, что готов был помешать свершению мести. "Так пусть же она свершится!" И он снова скрылся в листве. "Сейчас они закричат", — подумал Козимо и зажал уши. И тут из двух глоток одновременно вырвался отчаянный вопль. Оба лейтенанта сели на ежей, спрятанных под попонами.
— Измена! — Оба скатились на землю, оглашая воздух криками, отчаянно извиваясь, готовые, казалось, броситься на маркизу.
Но донна Виола, разгневанная больше их, крикнула ввысь:
— Подлая, злая обезьяна! — И, подскочив к каштану, полезла по стволу, столь быстро исчезнув из поля зрения офицеров, что они решили, будто она сквозь землю провалилась.
Наверху, в ветвях, Виола встретилась лицом к лицу с Козимо. Они смотрели друг на друга горящими глазами и в своем священном гневе были чисты, как неумолимые архангелы. Казалось, они вот-вот разорвут друг друга, как вдруг Виола воскликнула:
— О мой дорогой! Ты такой, каким я хочу тебя видеть, — ревнивый, беспощадный.