— Шесть килограммов! — сказала Кейда, — Выкупаю замок, остальное — в погашение всех долгов!
— Шесть… Оно — да, сумма, но золото?.. Проба, марка? Кейда раскрыла чемодан, выложила на стол слитки. Вольфсон оторопел: вид золота лишил его дара речи. Столько золота! Червонное, русское! И — банковская маркировка.
— Да, да... Золото. Из Бодайбо. Плавка Уральского завода. Да, оно самое.
Побелевшими крючковатыми пальцами он вынимал из чемодана один за другим похожие на гробики слитки. Подгребал к себе.
— Подписывайте! — сунула ему бумаги Кейда.
Вольфсон подписал все заготовленные нотариусом документы и прижал к груди слитки.
Кейда с ещё большей яростью принялась палить по мишеням.
Вернувшись в замок, Кейда сказала фрау Мозель:
— Завтра утром в Рыцарском зале управляющий Райфранк будет выдавать жалование. Пусть явятся все с детьми и женами, угостите их чаем с пирогами.
Потом, сидя в кресле у окна, она принимала доклад поверенного в делах Функов. Оставшееся золото — четырнадцать килограммов — он сдал Вольфсону под тридцать процентов годовых. Этого хватит и на содержание замка, и на прислугу, и на безбедную жизнь хозяев.
—...Тридцать процентов годовых — высокая ставка, — проговорила Кейда, догадываясь, что Роберт, всё это предусмотрел и рассчитал.
— Высокая, — да, очень высокая.
— Отчего такая щедрость?
Старик пожал плечами: этого он не знает. Но, не выдержав, заметил:
— С Вольфсоном ухо надо держать востро, — он и пальцем не шевельнёт задаром.
— Подумайте, разведайте и обо всём мне доложите, Вам я поручаю нашу финансовую политику. А плату за ваши труды я утрою.
— Благодарю, добрая баронесса. И уж простате старика, — осмелюсь доложить: вот уже третий год, как я за свои труды не получаю ни марки. А у меня жена больная, сноху и три внучки кормлю. Сынок-то у меня... единственный; ещё в сорок первом под Москвой голову сложил.
На глазах старика показались слезы.
Кейда открыла чемодан, доставленный ей Райфранком из банка. В нём плотными рядами лежали тугие упаковки рейхсмарок.
— Сколько мы вам должны?
Питер Минцклаф опустил голову, ответил не сразу:
— По разному платил барон.
Подошёл Вильгельм — заспанный, но трезвый. Наклонился, чтобы поцеловать сестру, но увидел раскрытый чемодан с деньгами.
— Денег-то сколько, а? В жизни своей не видел такую кучу!
Поцеловал сестру, взял пачку банкнот. Повертел перед носом, взглянул на Райфранка, стоявшего у рояля, на Минцклафа...
Анчар, лежавший, как всегда, в ногах у Кейды, не поднимая головы, глухо заурчал.
— Ну-ну, — цербер! — беззлобно проворчал Вильгельм.— Уж и посмотреть нельзя!
Положил деньги на место и заглянул Кейде к глаза. Кивнул на чемодан.
— Ты где расстаралась?
— За красивые глаза получила.
— За твои глаза и побольше бы могли отвалить.
Взял её за плечи, привлек к себе:
— Ну? Говори правду: Ацер дал?
Кейда вежливо, но решительно освободилась от объятий.
— Золото обменяла.
— Золото?
— Да, фамильное. В банке швейцарском лежало, — от родителей, по наследству.
Смотрела ему в глаза, — не мигала, не краснела, пусть думает, что хочет.
— Вот смотри. Замок у Вольфсона откуплен.
Вильгельм долго читал бумаги, и было видно, как борются в его душе сложные, трудно объяснимые чувства. С младенчества он привык осознавать себя хозяином, а тут вдруг она... такая юная, почти подросток, погасила все долги Функов, возвращает ему честь и сознание родовой гордости.
Подавая бумагу Минцклафу, Вильгельм сдавленным голосом проговорил:
— Спасибо, сестра. Я тут задолжал малость. Ты уж, пожалуйста...
Назвал сумму — очень скромную. Кейда подала ему пачку банкнот.
Райфранк вынул из кармана заготовленную ведомость. Протянул Кейде.
— Никаких ведомостей, никаких подписей. Завтра выдайте всем деньги за весь нынешний год. А тех, у кого много детей, пришлите ко мне. Я хочу побывать у них, посмотреть, как они живут.
Никто ей не возражал. Сидели, опустив голову. Думали о прежних временах, о старом хозяине замка и о хозяйке. Строгий был тогда порядок и деньги считать умели, но Вольфсон всё-таки у них всё выудил. Эту же, молодую и неопытную, он быстро обдерёт. Уж слишком простой и доверчивой казалась всем юная баронесса.
День клонился к вечеру, когда Настя наконец поднялась в свои покои и прошла в спальню. Только здесь, в этой просторной, со вкусом обставленной комнате, она отдыхай душой и телом. У дверей в позе надежного стража и хозяина ложился Анчар, в задёрнутых кружевной вязью гардин окнах кипела то светло-жёлтым, то красноватым золотом осень. В левой стороне на берегу рукотворного озера или пруда, заложенного здесь ещё первым хозяином замка, на пригорке стоял домик смотрителя парка. Там же была площадка для приземления вертолёта и крохотного двухместного самолёта, который иногда прилетал в угодья замка. Прилетал он редко, но именно сейчас Настя услышала в небе знакомый рокот и подошла к окну, взяв бинокль. Самолёт подрулил к самому дому, и из кабин выпрыгнули лётчик и пассажир. Бинокль у неё был мощный, морской, — в пассажире она узнала Пряхина. На нём была полувоенная одежда: белая рубашка, френч, полугалифе и хромовые сапоги. Оба они с лётчиком быстро скрылись за дверью.
Наблюдать за порядком в домике и на домашнем аэродроме Пряхина назначили без её ведома, — то ли Вильгельм распорядился, то ли сам Ацер.
Настя вспоминала момент встречи с ним во время «спектакля» со стрельбой в тире и с удивлением ловила себя на мысли, что ничего волнующего в этой встрече не было. Она вроде бы и не испытала того легкого радостного трепета, который овладевал ею когда-то там, на аэродроме под Ленинградом, там, где они служили.
И ещё более волновали её встречи на батарее. Тут ко всем прочим чувствам примешивалась ещё и гордость. Он был командир, и самый боевой, самый смелый, — с орденами и Звездой Героя. Здесь же ничего этого не было. Даже имя его стушевалось. Владимир Пряхин стал Паулем Вебером — молодым офицером в чужой и не очень хорошо сидевшей на нем форме. Одним из многих, и ничем среди них не выделялся.
Мысли эти навевали грустное настроение, но в то же время в груди ширилось ощущение свободы, лёгкости и ясности своего положения. Она никого и никогда не любила! Кажется, так. Кажется, это верно, и это хорошо, это нужно ей в её нынешнем исключительном, почти сказочном положении.
— Анчар! Гулять! — крикнула она псу, и в открытую дверь другой комнаты: — Фрау Мозель! Не ждите меня на ужин, мы пойдём в горы.
В горы — это по тропинке, бегущей между двумя холмами, — и вверх, всё вверх, а оттуда или в сторону озера, или в чащобу ореховых деревьев, на зелёный склон большого холма, и дальше — на поляну, служившую домашним аэродромом.
По этому второму пути и устремилась Кейда с Анчаром.
Очень скоро она очутилась у двери дома и постучала.
— Не заперта. Входите! — раздался за дверью басовитый мужской голос.
Кейда вошла и едва не столкнулась с немецким генералом-лётчиком, лицо которого показалось ей знакомым.
«Где я могла его видеть?» — подумала Кейда, слегка поклонившись.
— Баронесса?.. Юная, прекрасная баронесса? — ошалело бормотал генерал, инстинктивно пятясь назад, открывая Пряхину вид на гостью. Наконец он спохватился, порывисто склонил голову и галантно поцеловал протянутую ему руку.
— Вы меня знаете?
— Как же не знать! И кто вас тут не знает?
Она оглядела ряд орденов и медалей на груди генерала.
— Вы с честью носите звание воздушного аса, и я как немка горжусь вами.
Она выбросила вперёд руку:
— Хайль Гитлер!
Генерал вздрогнул и тоже взмахнул рукой.
— Хайль!
Чуть повернувшись к Пряхину, проговорил по-русски:
— Ишь, шельма, как воинственна!
— Что есть «шельма»? — спросила Кейда.
— A-а... Я немного знаю русский, а мой друг... — он показал на Пряхина, — русский пленный и немножко мой приятель.