— Миш, а кто такой Иван? — осторожно спросила Кристина, накрывая стол. На клетчатой скатерти появились пара стопок, плетеная корзинка с черным хлебом, соленые огурцы, толсто нарезанная ветчина. Гость с тупым интересом наблюдал за хозяйкой, и когда она уселась напротив, задал в свою очередь вопрос.
— А ты не знаешь?
— Нет.
— Так это ж сын мой, — и странно хрюкнул, — Ванька, — кадык судорожно дернулся. Мишка обхватил «Столичную» левой рукой, одним движением правой отвинтил пробку, разлил водку по стопкам. Когда наливал себе, рука дрогнула, прозрачная жидкость пролилась на скатерть. — Извини.
— Ничего страшного.
— Наверное, — безразлично согласился он и опрокинул одним махом стопку. — У Светланы выкидыш, врачиха сказала, детей больше не будет. Ни-ко-гда, — удивился Мишка каждому слогу и потянулся за соленым огурцом.
— Нет, — прошептала Кристина. Она отлично помнила, как сиял ее друг, когда сообщал, что станет отцом.
— Да, — вяло подтвердил Шалопаев, хрустнул огурцом и снова потянулся к бутылке.
— Послушай, у тебя есть нормальная посуда? Что за хрень ты дала?
Она молча достала из навесного шкафчика пару стаканов. Гость налил себе полный, хозяйке — половину, стукнул стеклом о стекло.
— За тебя.
— А я при чем?
— Чтоб не знала такой беды. Как говорится, храни тебя Бог, — водка с бульканьем полилась в заросшее щетиной горло. Отбулькавшись, Михаил отставил пустой стакан, понюхал черный хлеб, лениво подцепил вилкой ветчину, задумчиво уставился на розоватый ломоть. Потом вернул мясо тарелке и хрустнул вторым огурцом.
— Ты бы поел, — мягко посоветовала Кристина.
— Послушай, Криська, а почему б тебе не родить? — он опять ухватился за «Столичную».
— Миш, может, хватит?
— Нет, серьезно, — не слушая, манипулировал с бутылкой рыжий. — Налить?
— Нет.
— А я выпью, — радостно доложился Мишка, кажется, его слегка разобрало. — Серьезно, сестренка, роди пацана, — забулькал водкой, поднес к носу черную корочку, — или девку, без разницы! Подкинь нам кукушонка, а мы будем его тетешкать. Или тетешить? Может, тешить? — наморщил лоб. — Черт его знает, как надо! В общем, холить, баловать и нежить. А себе, если захочешь, снова родишь. Стас мужик крепкий, справный, настрогает хоть десяток. Девять нам, один вам, идет? — Кристина, молча, слушала галиматью, которую нес Шалопаев и радовалась, что ушастый пьянеет. А что мелет в кураже — не беда. Она не настолько глупа, чтобы вникать в пьяные бредни. Такой язык — враг Мишке, не ей. — Ну, что молчишь, сестренка? — протрезвел вдруг болтун и куснул ветчину. — Родишь?
— Нет.
— Почему?
— Когда бы стала твоей женой, ответила.
— А стала бы?
— Нет.
— Ну вот, а говоришь — ответишь.
— Шалопаев, тебя Светлана ждет. Не думаю, что ей сейчас лучше, чем тебе.
— Не-а, — он полез в другой карман за новой бутылкой, с силой крутанул винтовую пробку, — нет, сестренка, Светка меня не ждет. У них там щас не принимают, — в третий раз наполнил стакан, опрокинул, кинул в рот огурец, похрустел аппетитно и только потом просветил. — Моя жена в больнице. Лежит на койке с заштопанной вывеской и глазеет в потолок. Молчит и смотрит, как живая, — он опять странно хрюкнул, выбил одним щелчком сигарету из пачки, закурил и добавил. — А пишет, что мертвая. Она ж не может говорить: варежка в бинтах, — спокойно пояснил он, — поэтому малявы шлет, — от этого спокойного тона у Кристины побежали мурашки по коже.
— Как шлет? Разве ты к ней не ходишь?
— Не-а, — Шалопаев выпустил колечками дым, — не хожу. Я дальше раздевалки больничной — ни шагу, хоть стреляй. Войду, сяду на этот долбанный стул и ни с места. Гошку своего наверх шлю, водилу. Я, когда после операции ее увидел, с трубками какими-то, глаза закрыты, губы синие, чуть дуба не дал. Во мне как сгорело что-то, будто выжгли меня, и теперь внутри одна зола. Ничего, никаких эмоций — сплошная чернота… А хочешь, расскажу, какой там стул? — оживился Мишка. — Я его до дыр изучил. Там сбоку нацарапано «Конти», а правая ножка…
— Что у нее с лицом? — перебила Кристина.
— Осколки, твою мать! — он снова взялся за бутылку. — Когда впереди грохнулись тачки, одна из них послала пламенный привет: долбанула какой-то херовиной по лобовому стеклу, как раз, где сидела моя Светка, — Шалопаев залпом осушил стакан. — Все осколки достались ей… Нет, ну ты скажи, только без базара, разве такое бывает?! Чтобы у мужика — ни единой царапины, а у девочки все лицо располосовано, — он перевернул вверх дном пустой стакан, вылил последние капли на хлеб, густо посолил. — У тебя борщ есть?