— Если тебе так легче, нет.
— Не могу признаться, что облегчила душу, но каяться перед тобой забавно, даже весело как-то. Слушаешь хорошо, вероятно, сказывается профессия, — Зорина вытащила из пачки вторую сигарету, закурила, выпустила дым и небрежно спросила. — Если Ефим позовет за собой, пойдешь?
— С ума сошла?
— Возможно, — легко согласилась Надежда Павловна, — этот стервец совратит и святую. Умен, хитер, обаятелен, прекрасный любовник. Наверное, его мамаше улыбался Сатана, когда перерезали пуповину.
Кристину утомила длинная исповедь. Коварные соблазнители, обманутые мужья, грешные жены — она не духовник и не писатель, для чего ей чужие страсти? Рядом уныло дымила сигаретой усталая, немолодая женщина, самый близкий на сегодня человек и перебирала без тени смущения свое грязное белье. «Детка» почти физически ощущала запахи человеческих выделений. История Надежды Павловны была банальна и стара, как мир, не вызывая ничего, кроме жалости да снисхождения. Громкие фамилии могли бы, конечно, стать сахарной костью для вечно голодной желтой прессы, но серьезному журналисту здесь делать нечего. Оставалась, правда, оплеуха в чуланчике, но для ее разгадки потребуется время.
— Я пойду, Надюша, — поднялась гостья, — завтра трудный день.
— Да, конечно, — машинально пробормотала Зорина, вставая следом. — Ты предлагала сделать передачу? Я согласна.
— Какую? — забыла телевизионщица свои выкрутасы.
— Так и знала, что лепишь горбатого, — усмехнувшись, внезапно перешла на воровской жаргон интеллигентная и утонченная Надежда Павловна. — Но не обижаюсь, а напрашиваюсь: расскажи в эфире о моем фонде, форма — любая. Передача, фильм, сюжет в «Арабесках» — что угодно, чем больше хронометраж, тем лучше. Мне необходимо засветиться, я хорошо заплачу всей съемочной группе.
— Платить не нужно. Ты делаешь благородное дело, и это достойно внимания. Если хочешь, выпустим получасовой фильм, но не быстро.
— Нет, долго не годится. Давай сюжет или интервью.
— Хорошо, постараюсь забить на ту неделю.
— Лучше на эту.
— Надь, что за спешка? Ты же раньше отказывала даже самой захудалой газетенке, не хотела шумихи.
— А теперь жажду славы, — улыбнулась президент МВД, — и чтобы ты мной гордилась. А если от этого эфира будет зависеть моя жизнь, ты и тогда ответишь: подожди до той недели? — пошутила она.
— Я разобьюсь в лепешку, чтобы тебя прославить и спасти твою бесценную жизнь, — с улыбкой успокоила Кристина и толкнула дверь «светелки».
— Глотните, — цепкие пальцы впились в шею. Кристина закашлялась.
— Я просила глотнуть, а не кашлять.
— Простите, Инна Матвеевна, дыхание перехватило.
— А будете так себя вести, оно и вовсе исчезнет, — эндокринолог внимательно посмотрела на беспечную пациентку. — Вы в курсе, дорогая, что с вашим заболеванием работа на телевидении противопоказана? Молчите? Значит, знаете, — удовлетворенно кивнула докторша. — Как долго вы собираетесь жить? Десять, двадцать, пятьдесят лет? Может, две жизни? Извините за резкость, но при таком халатном отношении к себе, я дам не более пяти лет, и это еще много, другой не поручился бы и за столько. Вы о чем думаете, моя милая? — врачиха сдвинула на нос очки и сердито уставилась на Кристину. — Молодая, красивая женщина, вся жизнь еще впереди! А она, вывалив язык, носится, как угорелая, по бетонной коробке, облучается, плюет на собственное здоровье и надеется, что слава ее переживет. Непростительное легкомыслие!
— У нас не Чернобыль, Инна Матвеевна.
— Хуже! — отрезала та. — У них честно рвануло, и все побежали. А ваше телевидение убивает втихомолку, медленно, но верно, да еще приманивает славой. Вот вы и тычетесь туда, как слепые кутята в материнскую сиську, а там не молоко — яд.