— Не знаю, коснется ли это нас, но редакционный народ будут чистить. А ты разве не в курсе?
— Нет.
— Мне Милка из московской донесла. Говорит, их уже лихорадит.
— Да? — вяло удивилась Кристина.
Ольга помолчала, потом осторожно спросила.
— Окалина, у тебя все нормально?
— Конечно.
— Ага, — поддакнула вранью трубка. И выдала. — Слушай, ты классная баба, я тебя очень люблю! — потом, кажется, поняла, что сморозила не то и бормотнула напоследок. — Пока, меня твой гений зовет. Звони, если что, общнемся.
Звонить Кристина не стала, с недавних пор она поставила крест и на подругах, и на дружбе. А через неделю ее вызвал главный редактор, он же старинный друг Евгения. Кристина к этой дружбе не имела теперь никакого отношения.
— Привет, присаживайся, — кивнул на стул Емельянов и протянул сигареты.
— Спасибо, я курю только свои.
— Послушай, Кристина, — глаза Виталия как-то странно косили вбок, — ты, наверное, слышала, что будет сокращение?
— Нет.
— Я уже получил новое штатное расписание, редакторов урезали на треть, — и сразу стало ясно, почему он так внезапно окосел. — Тебя, конечно, оставлю, — поспешил обрадовать начальник и сокрушенно вздохнул, — но, к сожалению, только младшим редактором. Ты ж понимаешь, народ у нас тертый, бывалый, — принялся объяснять кому-то сбоку главный «правдист», — многие здесь трудятся давно — корифеи, можно сказать. Люди не поймут, если предпочту тебя другим. Чего доброго, начнут жаловаться, а то и скандалить. Пойдут слухи, всевозможные толки. Меня и так в свое время пытались уколоть, что я по дружбе тебя сразу редактором взял, — и снова вздохнул. — Ты попала в стаю, Кристина, а стая не любит залетных, — так откровенно с ней никто не лицемерил.
«Что-то не к добру ты развздыхался, милый, — разозлилась кандидатка на вылет, — вздохи частенько к слезам. Как бы самому под зад не получить». Она мило улыбнулась и включилась в игру: с волками жить — по-волчьи выть.
— Меня не волнует сравнительная степень, Виталий Иваныч, понижение я как-нибудь переживу. Буду благодарна, если вы оставите меня в любой должности, и постараюсь не давать больше повода сплетням. А работы я не боюсь, вы знаете, да и учиться не стыжусь ни у кого.
— Да-да, — обрадовался такой покладистости Емельянов, — ты умница, меня еще переплюнешь, — и добродушно попенял. — А вот официоз между нами ни к чему, мы же друзья. У меня и без того на душе погано, думаешь, в радость так с тобой поступать?
Гладко выбритое лицо сияло, такого мирного финала главред не ожидал. Ни слез, ни упреков, ни намеков на куцую память: ведь сколько раз принимала его как желанного гостя. По правде сказать, другу Ордынцева было даже жаль эту наивную дуреху. «Неглупая, приятная девчонка без форса и капризов, способный журналист, вкусно готовит дома и вполне прилично пашет на работе. Ее беда в одном: слишком упряма и горда. Этой Кристине молиться бы на Женьку да закрыть глаза на его выкрутасы, годков десять побыть незрячей, пока муженьку не надоест задирать чужие подолы. Ей бы жить в свое удовольствие, заниматься собой (маникюры там всякие, тряпки, побрякушки), домом, карьерой. При таком-то муже повсюду зеленый свет. Так нет, стала в позу оскорбленной супруги, того и гляди подаст на развод. А кому в таком случае она будет нужна, кто позволит ей продвинуться в пику Женьке? Уж точно не его друзья. Да и никто другой не возьмет под свое крыло такую дурынду. Жизнь, милка моя, — вечная борьба за выживание, джунгли. И продираться сквозь эти джунгли ловчее за чьей-то спиной. Не понимать азбучных истин — значит не иметь головы. А с безголовой связываться — себе головную боль наживать».
— Ты не в обиде на меня? Я сделал все, что мог, — осилил третий вздох «борец».
— Спасибо. Я пойду?
— Да, конечно, — бесстыже улыбнулся Емельянов, — и передавай Женьке привет.
— Ага, обязательно, — не моргнула глазом Ордынцева и вышла.
— До следующего сокращения не дотянет, — пробормотал главный редактор, когда закрылась дверь.
Щеки горели, как отхлестанные, бешенство колотилось о ребра и рвалось к выходу — мату, крику, проклятьям. «Да как он смел так поступить?! Три года без единой накладки, без поблажек, без замечаний! Так добросовестно пашут только те, кто попал сюда с улицы — чтобы не пнули под зад при первом удобном случае. А с ней хотят поступить точно так же? И кто?! Тот, кого ублажала в собственном доме, кто целовал ей руки и постоянно твердил, что Ордынцева в редакции любого за пояс заткнет. Лжец, лицемер, трус!» Ее колотило от ненависти. Кристина заскочила к себе за сигаретами.