— Что ты сказала?! — побагровела Волкова.
— Окалина, пойдем курнем? — как ни в чем не бывало предложила Ирка. — Только я зажигалку забыла. У тебя есть? — и расплылась в сладкой улыбочке. — А я новость сообщу, может, тебе с нее кое-что обломится.
— Кристина, зайди ко мне! — бросил в открытую дверь Емельянов.
— Как-нибудь в другой раз, — сухо ответила она лицемерке и вышла.
— Видали? — полетело в спину. — И с чего нос задирать? Ни кожи, ни рожи!
Главный редактор сидел за столом, уткнувшись в монитор. Наглаженный, начищенный, ухоженный — сверкающий. А глаза тусклые, как у старой дворняги. Видно, не зря гуляют слухи о смене главреда. Жалеть его причины не было, Кристина отлично помнила последний разговор в этом кабинете. Правда, на похоронах Виталий обещал бывшей жене друга поддержку и при этом казался искренним. Но бочку меда легко испортить даже ложкой дегтя, а уж как он вышвыривал ее из редакторов — не то, что ложкой, ведром назвать будет мало.
— Присаживайся, есть разговор, — присела, с начальством не спорят. — Как жизнь?
— Нормально.
— Да-а-а, — вздохнул Емельянов, — жалко Женьку. Никак не могу поверить, что его больше нет, — и в упор посмотрел на Кристину. — А ведь он тебя любил. Проговорился как-то под коньячок, что ты — его лебединая песня, — и неожиданно взорвался. — Ну, скажи, кой черт понес тебя тогда из дома? Вечно вы, бабы, любите все усложнять! — потом смешался и тихо добавил. — Прости, наверное, не мне судить.
А она просто смотрела в окно, не позволяя себе вслушиваться в этот бред. Там, на белом снегу скакала черная ворона с серыми подпалинами крыльев. Сражалась с засохшим куском хлеба — все пыталась крошку отщипнуть. Сухарь не поддавался, птица злилась, топталась на месте и упрямо долбила клювом убогую добычу. «Как мы все в этом мире похожи, — подумала Кристина, наблюдая за жалкой попыткой насытиться, — только люди за свое цепляются мало, все больше почему-то за чужое». Виталий, наконец, замолчал, и она вежливо спросила.
— Вы хотели со мной о чем-то поговорить, Виталий Иванович?
— Да, — коротко ответил главный, — для тебя есть приятная новость. — У Кристины заныло под ложечкой: только «приятного» сейчас не хватало. — Ты в курсе, что у нас освобождается редакторская должность?
— Нет, — растерялась она.
— Как же так, — хитро прищурился Емельянов, — дружишь с Лушпаевой и не знаешь, что она уходит в другую редакцию?
— У меня нет здесь подруг.
— И напрасно. Короче, сегодня утром я подписал приказ о твоем назначении редактором. Надеюсь, ты не против?
— Нет.
— Что ты все заладила: нет да нет. Сказала бы хоть что-нибудь по-человечески.
— Спасибо, Виталий Иванович, — белым черное как ни замазывай, все равно выйдет серое.
— Послушай, Кристина, не держи на меня зла, — попросил Емельянов, — все мы не без греха. Главное, вовремя исправить ошибку. Согласна? — она молча кивнула. — Значит, мир?
— Да, — покривила душой «пацифистка».
— И не выкай ты мне больше, ладно? — обрадовался он. — При посторонних, конечно, фамильярность ни к чему, — поспешил добавить главный редактор, — но когда мы с тобой наедине, давай уж без церемоний, годится?
— Хорошо.
— Вот и прекрасно! А теперь свободна, — он потянулся к телефону и весело добавил, — можешь «порадовать» свою Марину, что теперь вы снова на равных. Хотя «радоваться» ей осталось недолго: старушка через месяц вылетает на пенсию.
— Видно, и ты кандидат в летуны, — пробормотала Кристина за дверью, — что-то не к добру раздобрился.
А через три месяца, когда на деревьях набухли почки, к ним пришел новый главный. Но редактору Окалиной на смену руководства было наплевать. В тот день, когда Талалаев знакомился с коллективом, довольная пассажирка дремала под стук колес, уносящих в глухую деревеньку под Смоленском. Впереди ждали покой, тишина, парное молоко и Агата Кристи. Отпуск обещал быть безмятежным, сонным, как добродушная толстуха-проводница, разносившая чай по купейному вагону.
На рассвете разбудил петух. Он вопил так восторженно, победно и звонко, что залетная москвичка даже умилилась. Потянулась сладко, дослушала триумфальный клич, потом прикрыла ухо лоскутным одеялом, уткнула нос в пуховую подушку и снова провалилась в сладкий сон.
Во сне она наткнулась на собаку — огромную, черную, мохнатую, свирепую, как разъяренный слон. Шла себе по лесу, собирала грибы и вдруг увидела это чудище. Грибница здорово струхнула, решила, что ей пришел конец. Потом набралась храбрости и стала подлизываться, обзывая псину всякой слащавой ерундой. Кабысдох оказался наивным, завилял хвостом и вдруг превратился в пятнистого щенка, который заковылял вперед и уткнулся в колени. Она наклонилась и увидела на лапке кровь. Выбросила из корзинки маслята, усадила туда малыша. Тут поднялся сильный ветер, сверху посыпал град. Крупные градины колотили по деревьям, по голове, по лицу, но били не больно, только тарахтели, как детская погремушка. Она быстро подхватила щенка на руки и — проснулась.