В начале прошлого века королевство кхмеров, ослабленное ожесточенной борьбой за власть, бесчисленными войнами и восстаниями среди подданных, во многом утратило былые позиции. Страна постепенно подходила к тому, чтобы принять статус колонии Франции.
В 1863 году губернатор французского Южного Вьетнама Ла Грандьер, имевший сильных покровителей при дворе Наполеона III в Париже, на свой страх и риск добился от короля Нородома согласия на подписание тайного франко-кампучийского договора о протекторате. Сначала он послал в Удонг своих офицеров с секретной миссией готовить для этого дипломатическую почву. Особенно преуспел капитан Дудар де Лагре. Он ловко использовал стремление Нородома и влиятельной части придворной аристократии избавиться наконец от слишком назойливой опеки Сиама, который представлял в тот период наиболее реальную угрозу независимости Кампучии.
Подписание договора состоялось в августе 1863 года в Пномпене. Когда дело раскрылось, Сиам заявил решительный протест правительству Второй империи, просиамские группировки в Кампучии предприняли попытки изменить ход событий в свою пользу. Но французы не думали оставлять своих замыслов. Настаивая на скорейшей ратификации договора и коронации Нородома в присутствии представителя Франции, Дудар де Лагре пошел на решительные действия. В отсутствие Нородома в Удонге он с отрядом вооруженных матросов захватил королевский дворец и заявил сановникам короля, что Франция не уступит никому «своих прав» и будет всеми средствами «обеспечивать спокойствие Кампучии».
Спокойствия в Кампучии, как известно, не наступило с приходом колонизаторов. В стране воцарился произвол французской администрации, которая с помощью созданного феодально-бюрократического аппарата держала в подчинении народ, а из страны выкачивались ее богатства. Королевский двор переселился из Удонга в Пномпень, где осел и французский Верховный резидент, взявший на себя управление столицей.
Удонг все больше превращался в заштатный городишко, потеряв свой прежний блеск и звание. Теперь туда устраивают экскурсии для зарубежных гостей, желающих ознакомиться с архитектурными памятниками прошлого, плохо сохранившимися там в результате отгремевших войн и катаклизмов. Среди многих обветшалых зданий вам покажут и тюрьму, в которой полпотовцы замучили тысячи человек.
ШПИЛИ Удонга исчезли за горизонтом, и впереди расстилалась необъятная равнина, похожая на саванну окраской и безлюдьем. Лишь привычные клетки полей да рыжие ленты дорог говорили о том, что земля эта обитаема. А редкие холмы — останцы, поднимающиеся зелеными наростами то там, то здесь, наглядно подтверждали стройную, никем не оспариваемую гипотезу о том, что миллионы лет назад на этом месте был мелководный морской залив. Аллювиальные наносы Меконга с Тибетского плато постепенно выталкивали воду в океан, образовав плодородную, плоскую, как стол, равнину, вправленную в ожерелье зеленых гор.
Не видно рек, бесконечная сушь. Польют дожди и затопят эту огромную чашу, превратив ее в подобие морского залива. Слева в туманной дымке проступают очертания Кардомоновых гор, или, как их еще называют, гор Кравань. Почти все реки, что начинают свой бег с вершин Кравань, стекают в сторону океана. Лишь немногие избрали противоположное направление и устремляются к озеру Тонлесап. Такова река Пурсат. Вот она петляет внизу землянисто-желтого цвета, обмелевшая донельзя, обессилевшая. Серым рубцом от нее по иссохшей земле залег недоконченный канал, на строительстве которого полпотовцы замучили и убили десятки тысяч людей. Канал должен был соединить Пурсат с Баттамбангом, но строился с большими ошибками и в действие так и не вступил.
Протянулся по обнаженным берегам реки одноименный городок, в котором пришлось ночевать моему другу Иштвану на пути в Баттамбанг. Он подсчитал, что средняя скорость его движения по дороге № 5 составляла 20,5 километра в час, то есть чуть быстрее, чем на извозчике. Наше воздушное путешествие длилось около полутора часов. Все мы чувствовали себя довольно бодро, только немного ошалевшими от немыслимого грохота моторов. Понятно, всю дорогу нам не удалось сказать друг другу ни слова.
Но вот и Баттамбанг. Наш вертолет, заложив крутой вираж над пальмовой рощицей, — а до сих пор, как мне показалось, мы тщательно обходили зеленые массивы стороной, — завис в нескольких метрах от посадочной полосы, будто раздумывал, опускаться или нет, а потом мягко встал на свои колеса. Все так же вежливо посмеиваясь, симпатичный Хунг отворил дверь и сказал по-русски: «Рейс окончен, всего доброго!»