Тогда, в конце 1982 года, железнодорожный транспорт Кампучии перевозил около четверти всех грузов, примерно столько же брали на себя автомобилисты, и сорок процентов грузопотока шло по рекам.
...Мы приближались к Удонгу. Пен Нарут, весело кивнув чубатой головой, дал протяжный гудок, громким эхом раскатившийся над рисовыми полями. Крестьяне, вязавшие золотистые снопы, подняли головы и приветственно замахали серпами. Машинист выставил в окно молоток. Все поняли его жест. Серп и молот, поднятые трудовыми руками над землей, составляли символ рабоче-крестьянской солидарности.
Оглянись во гневе
ЗНОЙ медленно плыл по улицам Баттамбанга, повергая город в неодолимую дрему. Сморило на перекрестке торговку сигаретами, мертвецки спал под навесом своей колесницы утомленный рикша, накинув на голову крому и возложив худые ноги на потертое седло, пластом лежали в серой пыли под поникшими пальмами рядом с курами бездомные собаки с облезлыми боками, протяжно и шумно вздыхали буйволы. Город замер, забыв на два часа, кажется, обо всем на свете.
За металлической сеткой вольеры на фоне грязного бассейна, словно огромные цветы, зияли нежно-розовые пасти крокодилов. Босоногий надсмотрщик в надвинутой на глаза соломенной шляпе с пластмассовым ведром в руке ходил меж них и разбрасывал по сторонам свежую рыбу. Серебристые карпы исчезали в пастях рептилий, не успевая долететь до земли. Челюсти хлопали со смачным лязганьем, словно дверцы автомобиля, и тут же раскрывались снова. Самых настойчивых попрошаек, проглотивших свою норму, смотритель питомника осаживал суковатой палкой.
— Будьте осторожны, — прикрикнул он на нас, когда мы поднялись на смотровой мостик. — Перила слабые, могут обломиться.
Деревянный брус, прибитый на уровне пояса и обозначавший символическую границу между этой жизнью и небытием, держался действительно на «честном слове», а зыбкий мостик предательски подрагивал под ногами. Мы смотрели вниз на неподвижные панцирные спины крокодилов, не реагирующих ни на что, кроме угощения. Где-то читал, что полпотовцы забавы ради сталкивали в бассейн живых людей. Стало жутко. Может быть, тогда этого деревянного бруса, отделявшего человека от бездны, не было и этот мосток был последним отрезком его пути. Кто мне скажет что-нибудь по этому поводу?
Смотритель Бун, закончив кормежку, сказал, что работал здесь и при полпотовцах. Крокодиловая ферма существует уже несколько лет, и это его основная профессия. Но были ли случаи, когда бросали людей в вольер, точно не знает. Сам, говорит, не видел. Переводчик подсказал, что Бун не любит касаться этой темы. Чаще всего мрачный и замкнутый, он избегает общения с людьми. Раньше, говорят, был более общительный, а теперь улыбается только детям, когда те приходят к нему в гости. Живет здесь со своими крокодилами, почти не выходя в город. Корм на ферму привозят на машинах, есть у него подсобные рабочие. Молодняк, который выводится обычно в начале сезона дождей, содержится в отдельных клетках или раздается крестьянам на выкармливание до 2—3 лет. За это время крокодилы вырастают до полутора метров, и тогда их возвращают в питомник.
Расспрашивать Буна дальше я не стал. Но жуть не оставляла меня. Помню, как в свой первый приезд в Пномпень мы обедали в отеле «Руаяль» и нам на второе подали жареную свинину. Тут же всплыли в памяти строки одного польского журналиста, который писал незадолго до этого о свиньях, отъевшихся на человечине и бродивших по двору той гостиницы.
Ассоциации, сложившиеся представления, готовые образы. Не лучше ли избавиться от них... Пора было ехать на беседу.
ЛАЙ САМОН сдержал свое слово. После обеда, накрытого с непомерной щедростью и изобилием, он пригласил нас на веранду около фонтана, который уже затих и успели просохнуть плиты, и стал рассказывать о положении в провинции.
— Как вы понимаете, главная задача для нас — восстановить сельское хозяйство. Взгляните на карту почвенных зон.
Карта старая, составленная в середине 60-х годов, когда в провинции обрабатывалось 480 000 гектаров и Баттамбанг давал основную часть риса, идущего на экспорт. Сейчас возделывается только половина этой площади. Повсеместно снимается по одному урожаю в год, и в среднем получаем по 1,2 тонны риса с гектара. По-прежнему не хватает машин, горючего, удобрений. В Баттамбанге есть один завод по производству фосфатов, но предприятие это старое, с примитивной технологией, где почти все работы выполняются вручную. Крестьянские хозяйства в основном малоземельные — от одного до пяти гектаров. Но по мере укрепления финансовой и технической базы создаем государственные и коллективные хозяйства.