Мы сидели на высоком берегу и любовались открывавшимся взору великолепием. Несколько минут назад, не доехав до Кампонгчама самую малость, мы остановились здесь не столько передохнуть, сколько из-за любопытства: что за люди расположились вот тут у костра, на величавом берегу, о чем говорят, о чем спорят? Это были крестьяне, возвращавшиеся с полей. По обычаю решили скоротать вечер у великой реки.
Хлестко лупили себя по бокам хвостами и шумно фыркали выпряженные быки, с хрустом поедая сочную траву на бровке поля. Одуряющий аромат цветов перебивал тинный запах реки. Я достал пачку «Столичных» и пустил по кругу. Каждый взял по одной-две сигареты, но закурили лишь немногие. Большинство заложили сигареты за ухо, показывая тем самым, что добрый разговор можно вести и без табака.
Перекинувшись малозначительными фразами о погоде, о том, на сколько метров еще поднимется разлившийся Меконг, крестьяне обратились к воспоминаниям о прожитом. Сухой, с изрезанным глубокими морщинами лицом человек, поминутно гладивший костлявой рукой витую спираль черных волос на голове, тихим голосом говорил что-то печальное, и его речь была похожа на поминальный плач. Мой сопровождающий шепотом переводил для меня отрывистые слова, стараясь не мешать говорящему.
— И тогда в нашем кхуме снова наступили тревожные дни. Растаяла, словно облако в небе, первая радость, с которой мы встречали «красных кхмеров». Они помогли нам избавиться от ростовщиков. Когда на крестьянском сходе в присутствии всех уничтожались наши долговые расписки и арендные обязательства, отменялись налоги, мы ликовали. Расстреливали богатеев, и мало кто тогда думал, жестоко это или нет. Шла война. Но потом стали убивать и тех, кто просто роптал при создании сельских коммун...
Рассказ Нивонга, так звали того крестьянина, уводил нас к началу 70-х. Его деревня, насколько я понял, находилась где-то на севере провинции Кампонгчам, в районах, которые всегда славились бунтарскими традициями. После мая 1970 года лонноловские войска при поддержке американских и сайгонских батальонов карателей пытались установить контроль над этой важной в стратегическом отношении провинцией. Но ничего не вышло. Уже через несколько месяцев партизаны очистили от неприятеля еще десяток уездов, установив там свою власть.
— Детей посылали в новые школы, где преподавали военные,— говорил Нивонг.— А бывших учителей, как и монахов, и деревенских старост, перевоспитывали.
Складывался прообраз той деревни, которая постепенно начинала окружать город. Проявлялись черты экстремистской линии Пол Пота на создание «производительного общества». Иенг Сари, представлявший тогда «красных кхмеров» в ЦК Национального единого фронта Кампучии в Пекине, говорил в интервью корреспондентам: «В освобожденных районах мы уменьшили налоги на 50 процентов по сравнению с периодом до 18 марта 1970 года (дата лонноловского переворота.— Б. В.). Некоторых крестьян, особенно активно участвовавших в нашей борьбе, мы полностью избавили от налогов».
Внешне это звучало довольно привлекательно и выглядело как прогрессивное реформаторство. Но главного Иенг Сари, конечно, не сказал. Посвященный, безусловно, во все тайны своего друга Пол Пота, считавшийся вторым человеком в партии, он, разумеется, умалчивал о том, как в тех же освобожденных районах уничтожались старые, преданные революции коммунисты. Иенг Сари не раскрывал, какими методами насаждаются новые порядки, как на местах представители фронта заменяются представителями «красных кхмеров», создается администрация, которой руководит по сути дела новое, созданное Пол Потом правительство.
Вместе с теми, кто, спасаясь от бомбардировок, уходил в города и провинции лонноловской зоны, было немало крестьян, которые убегали от полпотовских реформ. В 1973—1974 годах из районов, занятых «красными кхмерами», в зоны марионеточного правительства перешло более 350 тысяч человек. Перебежчики рассказывали страшные вещи.
— Да,— вторил Нивонгу сидевший рядом со мной старик, глядя немигающим взглядом в костер,— в нашей деревне Пхымстонг часто устраивались казни богатых крестьян. Их имущество переходило в собственность сельской коммуны. Нам говорили: когда кончится война, у всех будет много еды, хорошая одежда и жилье. Война кончилась, но начались новые ужасы. Однажды на митинге начальник уезда сказал, что в нашей среде осталось еще много классовых врагов. И они скоро будут уничтожены. Что такое «классовый враг», никто толком не знал. Знали только, что это уже не жилец на белом свете. Я чуть было не стал им за то, что однажды на поле заговорил с человеком из Пномпеня. Он был врач. Их бригада работала на сборе удобрений. Вечером на собрании меня критиковали, а на следующий день отправили в Пурсат на рытье канала.