Признаюсь, меня всегда умиляла и казалась малопонятной обстановка, царящая в божьих храмах. Настолько она представляется мне неземной, не похожей на то, что творится за пределами церкви, что поневоле начинаешь подозревать священнослужителей в лицемерии и ханжестве. Но в данном случае я не собирался входить в чужой монастырь со своим уставом, и, запрятав далеко в себя атеистические убеждения, привитые мне с малых лет в подмосковной деревне Кудиново, кстати, славящейся старинной церковью, где венчался в 1606 году князь Юрий Милославский, я приготовился слушать рассказ бонзы Йим Иона, 75-летнего главы Баттамбангской сангхи, настоятеля пагоды «Дамрей Сар», что в переводе означает «Белый слон».
Изображение белого слона предстало перед нами на широком панно во всю стену, где рукой самодеятельного художника были выведены сцены из «Рамаяны», воспевающие подвиги легендарного Вишну. Слон теснит вражеское войско, давит неверных, олицетворяя несокрушимость добрых начал в этом сложном, полном противоборства мире, торжество справедливости и добродетели.
НАДО сказать, что исторически буддизм в Кампучии играл весьма большую роль как общественная и политическая сила. Своего расцвета он достиг в эпоху возвышения Ангкорской империи, придя из Индии. Буддистское вероучение, благодаря его видимой легкости и доступности, довольно быстро распространилось среди кхмеров и стало религией большинства. До 1975 года в Кампучии действовало около трех тысяч пагод-монастырей, к которым было приписано почти 70 тысяч монахов-бикху, то есть каждый сотый житель страны. И их влияние на мирян, в первую очередь на крестьянское население, оставалось сильным. Простых смертных буддизм привлекал надеждой на избавление от страданий, которыми была переполнена их повседневная жизнь, а власть имущих он устраивал своей социальной пассивностью. На определенном этапе в Кампучии, как и во Вьетнаме, в Лаосе, буддизм занимал определенное место в борьбе за национальную независимость и политическую самостоятельность.
Однажды в Кампонгчаме мне пришлось наблюдать церемонию посвящения в монахи пятнадцатилетних подростков. Происходило это в день полнолуния в стенах древнего храма Накорват, ровесника Ангкортхома, столь же величественного и помпезного, как и другие памятники эпохи Ангкора. В такие дни монахи обычно каются в своих прегрешениях, а наиболее важные вопросы решаются на ежегодной сходке перед проповедью после окончания сезона дождей.
Только что прошел сильный тропический ливень, и потоки мутной воды текли у самых порогов храма, омывая его священные камни и разрушая их все больше, все глубже вытачивая под ними предательские ниши, которые и без того были глубоки, отчего казалось, будто эта древняя монашеская обитель при всей своей массивности висит в воздухе или плывет по великой реке, а мы ее случайные пассажиры, нашедшие спасение от потопа и непогоды. Ветер утих, и усталые деревья безжизненно опустили свои ветви, на которых поблескивали в лучах утреннего солнца дождевые капли. Остатки воды слабеющими ручьями стекали в каналы, идущие к Меконгу. К полям потянулись бычьи упряжки, разукрашенные цветами и красными лентами.
Обставлено было все в соответствии со строгими правилами «Патимокхи» — монашеского устава, где перечислены все наказания за возможные прегрешения. Завернутый в белую тогу главный бонза — «прэах-сангха» восседал в кругу своих единоверцев, обряженных в оранжевое одеяние, преисполненный важности, монотонно читал подобающие проповеди. Впрочем, если следовать строгим канонам писания, надо признать, что отступления от правил все-таки были. На церемонии присутствовали двое посторонних — я и оператор советского телевидения Виктор Никитин, с которым мы совершали поездку по трем соседним провинциям. Причем, вопреки нашему опасению, прэах-сангха долго упрашивать не пришлось. Только узнав суть дела и выслушав наши пожелания, он любезно дал «добро» на присутствие в пагоде «иноверцев из дружеской страны».
— В «Патимокхе» об этом не говорится ни слова, — сказал он. — А свой грех, думаю, отмолю.
Виктор был расстроен: снимать внутри храма ему не пришлось, так как, кроме коптящих лампад, другого освещения не полагалось.
Глава монашеского братства представил новобранцев. Те, в свою очередь, клятвенно заверили общину, что за ними не водится ни воровства, ни предательства, ни убийств, нет долгов перед близкими и государством. Взяв с них обещание словом и делом способствовать распространению в народе учения Будды, служитель монастыря — «ачарий» обрил им головы, брови и облачил в шафрановую накидку. С этого момента юные послушники стали полноправными членами сангхи, подчинив себя аскетическим правилам, по которым живет каждый бикху. Надолго ли? По крайней мере на три месяца. Молодые будут учиться грамоте, штудировать буддийские тексты, собирать подаяния, заботиться о чистоте собственных помыслов и внушать благонравие другим. В переводе с санскрита «бикху» означает «нищий». И нищенство возводится в важную религиозную добродетель. Монахи могут покинуть общину в любое время, если захотят вернуться к мирским делам, жениться, завести семью.