Это был бесхитростный рассказ человека, которому нельзя было не верить. Я передаю все так, почти стенографически, как он говорил, ничего не меняя и не опуская. Он не разыгрывал передо мной сцены покаяния, не добивался сочувствия и поддержки. Поверили ему и местные власти. Об этом свидетельствовал его личный автомат, который висел тут же на гвозде. Когда я хотел сфотографировать Хонг Савина, он отвернулся, сделав характерный жест рукой. Тут Саро объяснил, что Савин собирается снова вернуться в лагеря, чтобы вести подпольную работу среди их обитателей, помочь другим обрести родину.
В это время со стороны полога донесся слабый голос. Хонг Савин подошел к жене, и та стала что-то торопливо и возмущенно нашептывать ему. Видимо, выговаривала за излишнюю словоохотливость. Муж недолго терпел нотации сварливой жены и одернул ее резкой фразой. Снова выйдя к нам, извинительно развел руками: хотел бы нас чем-нибудь угостить, да еще не обзавелся ни посудой, ни угощением. Есть только вот угол в этом старом пайотте, но через некоторое время, когда вернется, думает найти жилье для семьи и поступить в Народную армию.
— А не страшно возвращаться в лагеря? — спросил я его.— Ведь могут узнать, что был на этой стороне.
— Надеюсь на друзей, которые остались там,— подумав с минуту, серьезно ответил он.— В крайнем случае выручат. Ну, а если что... раскаиваться не стану. Сейчас мой черед послужить родине. Конечно, опасность попасть в руки полпотовцев есть. Они не прощают отступничества. Но меня никто не заставляет идти. Могу остаться тут и ждать разрешения на выезд в родные края. Только я сам этого не хочу.
Парень, казалось, преображался на глазах. Говорил он уже твердо и свободно, будто решился на что-то важное, значительное, преодолев сомнения, страх, приниженность своего положения. В лице не видно было той отчужденности, что я заметил вначале. Теперь мне становилось ясно, что жизнь для этого человека приобретает совершенно новый смысл, который определяется внутренней, похожей на властный инстинкт, потребностью ощущать себя гражданином и патриотом своей родины.
— Его действительно никто не принуждает подвергать себя смертельному риску,— сказал Тут Саро.— Сам вызвался и предложил план вызволения из полпотовской неволи своих знакомых, которые ждут возможности прийти обратно. Кроме того, надеется получить дополнительные сведения о вражеской агентуре, засылаемой в Кампучию с диверсионными целями.
— А много ли человек хотят вернуться? — спросил я Хонг Савина и тут же почувствовал всю нелепость своего вопроса. Конечно, кому не хочется снова войти в свой дом...
— Хотят вернуться все,— отчеканил он, глядя на меня с недоумением.— Но по-разному. Главари из так называемой «демократической Кампучии» надеются проложить себе дорогу с помощью оружия, а на беженцев смотрят как на своих заложников. Весь вопрос в том, как вырваться из их плена простым людям, крестьянам, которых там тысячи.
Вопрос постепенно приобретал характер дискуссии. Мы говорили о сложностях этой проблемы, рассматривая ее в разных плоскостях. Ни у кого не вызывало сомнения, что народная власть в Кампучии утвердилась навсегда. Отсюда очевидной была вся бессмысленность преступной затеи кхмерской реакции и поддерживающих ее сил с беженцами, с планами «пробить себе дорогу в Кампучию с помощью оружия».
— Наше правительство не раз заявляло, что не будет чинить никаких препятствий для возвращения беженцев на родину и примет всех, кто добровольно пожелает прийти к нам, чтобы спокойно жить и честно трудиться на общее благо.
Я стал листать свой блокнот, хранящий записи бесед с политическими деятелями и членами руководства НРК по этой проблеме, и остановился на том месте, где были записаны слова Хун Сена, сказанные мне во время интервью в Пномпене. Министр подчеркивал:
— Народная власть, добившись заметных успехов в восстановлении экономики и нормализации жизни, готова позаботиться и о тех, кто был насильно разлучен с родиной, дать им жилье, работу. У новой Кампучии достаточно сил и средств, чтобы сорвать замыслы реакции, которая пытается использовать проблему беженцев в своих преступных целях. Теперь их надеются использовать как контрреволюционную силу, чтобы подорвать наши революционные завоевания. Из их рядов сколачивают диверсионные банды, которые засылаются на нашу территорию. Но народ Кампучии не допустит возврата к прошлому.
— Совершенно верно,— сказал Тут Саро.— Это принципиальная линия нашего правительства и партии. Мы, работники на местах, последовательно проводим ее в жизнь. Но посмотрите, что творят реакционеры. Они готовы пожертвовать жизнями несчастных изгнанников, чтобы добиться своих целей, во что бы то ни стало сорвать процесс мирного строительства в нашей республике. Сразу же, в первые месяцы после освобождения, когда страна была еще разорена и голодала, они пытались создать крупные очаги напряженности в приграничных провинциях, используя беженцев.