— Заселяем город постепенно, учитывая многие факторы,— говорил мне заместитель мэра Ти Яо.— Старых жителей осталось мало, основная масса людей, получающих квартиры, — это бывшие крестьяне, которые так или иначе привносят с собой и черты сельского быта. Первыми поселенцами стали те, кто мог работать на промышленных предприятиях, в коммунальном хозяйстве. На них и выпала задача снова пустить заводы и фабрики, наладить ремонтные работы. Остальные ждут своей очереди за карантинной чертой, живя во времянках и деревенских хижинах.
И порой кое у кого складывалось мнение, что Пномпень стихийно и неудержимо превращается в огромное беспорядочное стойбище, общежитие случайных людей, далеких от урбанизма, не приемлющих городской уклад с его нормами и ограничениями. В некогда роскошные виллы и многоэтажные дома въезжали крестьянские семьи со своим скарбом, неся в плетеных корзинах кур и поросят. Кто-то умудрялся поставить в квартиру и буйвола. По утрам на центральном проспекте можно было наблюдать такую сцену. Поднимаются металлические жалюзи, и из дверей на мостовую хозяин выводит откормленного борова, а с балконов, как из печных труб, поднимается к небу дым очагов. Но опасения насчет засилья «таборной стихии» оказались напрасными. Конечно, потребовалось определенное время, чтобы город снова стал похож на столицу, с присущим ей внутренним распорядком. Для этого нужно было решить сложнейшие проблемы по его обеспечению товарами, продовольствием, сырьем, энергией, питьевой водой, стройматериалами.
— За первые полгода, — говорил Ти Яо,— в город въехало немногим более 20 тысяч человек, но уже к декабрю его население вырастет по меньшей мере в десять раз. Условия для этого создаются.
Ти Яо тогда занимался распределением жилья, продовольственной помощи среди беженцев, стекавшихся по дорогам к столице, организацией транспорта и работ на пригородных полях. Дел было много, и в своем кабинете на втором этаже муниципалитета Ти Яо часто засиживался до глубокой ночи, а то и оставался спать там на кожаном диване. Обычно мы встречались в его апартаментах, проводя долгие вечерние часы за беседой. Общаться нам было легко. Ти Яо хорошо говорил по-русски. В начале 70-х окончил архитектурный институт в Советском Союзе, но работать по специальности почти не пришлось. После получения диплома вернулся в Пномпень, сидел сначала без места, потом устроился рядовым клерком в одном из министерств, а вскоре пришли полпотовцы. Он рассказывал, как ему удавалось скрывать свое образование и настоящее имя, когда находился в трудовых лагерях, как его жене пришлось рожать прямо на дороге под палящими лучами солнца, когда их группу перегоняли из одной деревни в другую, как гибли его товарищи, как сам бывал не раз на волосок от смерти.
С темной улицы доносились одиночные выстрелы — своего рода перекличка скучающих часовых на перекрестках,— порой мимо окон пролетал с воем на «джипе» ночной армейский патруль, а мы продолжали говорить о прошлом Пномпеня, его настоящем и будущем. Ти Яо подливал в стаканы холодный чай и почти без остановки курил. Загасив одну сигарету, сворачивал другую из пахучего табака, которым была набита его жестяная табакерка. Морщины на его крутом лбу залегали еще глубже, когда он возвращался к заботам текущего дня.
— Завтра надо поехать к строителям животноводческой фермы около Почентонга. Работы они почти закончили, а продовольственные пайки за неделю не получили. На исходе рис и на текстильной фабрике. Пока не соберем первый урожай, голод будет держать нас смертельной хваткой.
Мы с ним ездили по городу, заходили на склады, в речной порт, где разгружались баржи с продовольствием, медикаментами, товарами первой необходимости, поступавшими из Советского Союза, Вьетнама и других социалистических стран. Эти грузы большей частью прибывали на океанских судах сначала в Хошимин, а затем перегружались на баржи и поднимались по Меконгу до Пномпеня. Ти Яо заносил в свою амбарную книгу количество получаемых грузов, их наименования и тут же прикидывал, в какие районы нужно направить помощь в первую очередь.