Россияне обвиняли арестованных чеченцев в участии в партизанских отрядах и требовали сдать оружие.
— Он никакой не партизан, никогда не воевал, даже в армии не был, — начинали переговоры родственники
— Мы вам верим, но у нас есть основания подозревать его, — отвечали русские. — Лучше всего было бы, чтобы ваш родственник сдал автомат, и тогда мы его тут же выпустим.
— А где ему взять автомат, если он его никогда не имел? — спрашивали чеченцы.
— Если у вас нет, купите и отдайте, — звучал сакраментальный ответ.
На Кавказе, а уж тем более в Чечне, покупка автомата никогда не была сложной задачей. Проблема заключалась в том, что человека с тайно приобретенным оружием могли тут же задержать и арестовать как партизана. Самым безопасным способом достать автомат на выкуп родственника была его покупка непосредственно от россиян, которые, пользуясь своим положением, сами диктовали цены. Ни арестованный чеченец, ни его родственники никогда до этого автомата не дотрагивались и даже не видели его. Важно, что в бумагах было записано, что человек сдал оружие.
— Какие мы были глупые! Мы думали, станет лучше. Ничего не изменилось. Наоборот, становилось все хуже. Никакой власти, никакого спасения. Приходили одни, грабили, убивали. Приходили другие — то же самое. неизвестно, кем они были, откуда пришли, — у Хамзата был тихий, усталый голос. Может, поэтому он вызывал большее доверие, чем напичканные восклицательными знаками монологи Исы. — Как-то солдаты заехали на БТРах на поле и убили восемнадцать коров. Все стадо. Наверное, для развлечения, с собой-то забрали только три телки. Люди пошли жаловаться в комендатуру, да куда там! Ничего не доказали. А вечером, по телевизору сказали, что они окружили нашу деревню и уничтожили отряд партизан. Якобы только двоим удалось удрать. Наверное, пастухов имели в виду.
Хамзату казалось, что Чечня никому на самом деле в России не нужна, никого не волнует. Никто от нее ничего не ждет, не хочет о ней ничего знать и слышать. Если бы партизаны не взрывали бомбы в российских городах и поездах, никто бы и не помнил, что существует Чечня и что там идет война.
На взрывы бомб приходится реагировать российскому президенту, который уже давно объявил об окончании войны и победе. Разозлившись, он собирает генералов, устраивает им разнос перед камерами телевидения, и приказывает навести порядок. Генералы успокаивают президента, что все, мол, под контролем, все идет по плану и в соответствии с указаниями, что это временные трудности. Потом разбегаются по кабинетам, хватают телефонные трубки, звонят на Кавказ, матерятся и угрожают подчиненным полковникам и майорам, требуют немедленных действий, докладов. Полковники и майоры вызывают капитанов и лейтенантов. А те, чтобы отличиться, приказывают своим частям организовать облаву в ближайшей деревне, арестовать дюжину мужиков как скрывающихся партизан, обстрелять какой-нибудь лесок. Теперь обратно в Москву летят рапорты. Докладывают об успехах, арестах, потерях, которые несут повстанцы, по телевидению называемые не иначе как бандитами и главарями преступных банд.
По мнению Хамзата Иса мог опасаться именно такой неожиданной вспышки войны донесений. Подкупленные им офицеры наверняка должны были выказать перед начальством свою активность и решительность. А в связи с этим все достигнутые ранее с Исой договоренности потеряют свою актуальность и значение.
— Люди еще сомневались, верили, что с россиянами можно договориться, что можно жить с ними в согласии. Теперь никто уже не верит и ничего хорошего от них не ждет. Тех, что в Москве, мы не волнуем, а те, что здесь с нами воюют, ненавидят нас, как заразу, потому что их эта война самих превратила в диких зверей. Они тут могут делать все, что хотят, совершать любые преступления, зная, что им волос с головы не упадет. Эта свобода вызволила в них все зло, которого они сами боятся, но справиться с ним не могут, — Хазмат задул свечку, за окнами начинало светать. — Нас тоже душит ненависть. У меня Россия связана со школой, учителями, книгами, хоть даже лучшие их поэты и писатели, Лермонтов и Толстой приезжали сюда, чтобы воевать с нами. А для моего младшего, шестнадцатилетнего сына Россия — это уже только бомбы, пьяные солдаты и страх. Для него даже православные кресты связаны с угрозой. Старший тоже не помнит другой жизни, кроме войны. Воевал на первой, убивал людей, и для него это уже не было чем-то необычным.