Мансур уже ждал на аэродроме в станице Слепцовская, в ветхом, изъеденном грибком бараке, промокшем от дыхания пассажиров. Я познакомился с ним раньше. И даже считал, что мы успели немного подружиться. Он приехал за мной в Ингушетию, чтобы опередить здешнюю милицию, настойчиво предлагавшую мне свою охрану еще во время паспортного контроля в аэропорту. Чеченец подкупил их деньгами, оставшимися от выплаченного мной аванса. Остальное он потратил прошлой ночью на оружие и боеприпасы.
Мансур был командиром моего эскорта. «Будешь делать, что я тебе скажу» — такое поставил условие, прежде чем взяться провести меня по Кавказу. Ради безопасности моей жизни он согласился рисковать собственной. Деньги взял за это немалые. Любил повторять, что «хорошая охрана — это главное» и что «хороший охранник скорее сам тебя убьет, чем позволит кому-то тебя выкрасть». Дорога в Грозный была практически непроезжей. Сотни машин, тракторов и грузовиков боролись друг с другом за каждый метр разбитого асфальта. В какофонии клаксонов, проклятий и причитаний продолжалось бегство из Чечни, подальше от российских самолетов, сбрасывавших бомбы на станицы и городки. Самые богатые из беженцев уже давно поселились с семьями в самых дорогих апартаментах единственной в Назрани гостиницы. Вдоль дорог в брезентовых палатках, разбитых на глинистой равнине, кочевали те, у кого не было средств на обустройство в Ингушетии.
Стоя на обочине, мы ждали Мансура — с нашими проездными документами он исчез в толпе, напирающей на окрашенную в белые и красные полоски будку таможенников. Дорога из Грозного в направлении Ингушетии текла полноводной, бурной рекой беженцев. В другую сторону, против течения, отправлялись только мы. Осознание этого тревожило, но в то же время пробуждало нетерпеливое желание действовать, радовало и даже вселяло надежду.
Опершись спиной о машину, подставив лицо осеннему солнцу, я присматривался к тем, в чьи руки отдал свою судьбу. С этого момента я был на них обречен и от них полностью зависел. Я добровольно пошел на это и даже заплатил им за то, чтобы они делали за меня выбор, последствия которого я неизбежно испытаю на себе.
Мансур производил впечатление озабоченного службиста. Остальные, кажется, прекрасно отдавали себе отчет в его недостатках, и все-таки беспрекословно подчинялись ему. Серьезный, задумчивый Омар, улыбающийся от уха до уха Муса, говорливый Мохаммед, Сулейман с бритым черепом и кустистой бородой, вечно подозрительный Нурруддин. Все были из одной деревни, расположенной на полпути между Грозным и скалистой цепью Кавказа. Они знали друг друга с детства. Ходили в одну и ту же школу, гоняли мяч на одном лугу, любили одних и тех же девушек.
Солдатами они стали пять лет назад, когда российские бронетанковые полки ворвались в Грозный, чтобы укротить чеченцев, размечтавшихся о независимости. Сговорились с другими парнями из родной деревни и создали собственный отряд. Командиром выбрали Алмана, ему доверяли больше всех. Тогда им было по двадцать с небольшим лет, и ноль жизненного опыта.
Асфальтовая, неровная дорога поначалу бежала по плоской зеленой равнине, потом, слегка свернув, нырнула в редкую рощицу. Обстрелянные, посеченные пулями, покалеченные деревья торчали серо и неподвижно.
Ехали молча. Мансур спал на сидении рядом со мной, Омар впереди, рядом с водителем, отсутствующий, задумавшийся, ковырял острием ножа в замке лежащего на коленях автомата, а Муса, сидя за рулем, бросал время от времени взгляд в зеркальце, чтобы проверить, не слишком ли отстает от нас едущий второй машиной Нуруддин.
На подъезде к Грозному мы сбросили скорость, чеченцы приоткрыли окна в машинах и выставили дула автоматов.
В теплом осеннем солнце даже лабиринты пожарищ и руин создавали иллюзию пробуждающихся к жизни, полных энергии и надежды. Только в сумерки, которые опускались быстро и как бы неожиданно, меняя тональность и атмосферу всего окружающего, разрушенный город снова превращался в призрачное кладбище, погруженное в пугающий мрак, в котором, как видения, мелькали людские фигуры.
Грозный ничем не напоминал город, известный мне по прошлым приездам. Беззаботный, горделиво задирающий нос и самовлюбленный, крикливый и куда-то вечно спешащий, он неохотно отходил ко сну, как 52 будто считал время, отведенное для сна, потраченным зря. Широкие, обсаженные деревьями улицы, кажется, никогда не пустели. Дети с визгом бегали вокруг плещущих фонтанов, а молодые пары скрывались в тени парковых аллей. Улицы и рестораны в центре города всю ночь шумели голосами и пульсировали музыкой дискотек, которая успешно заглушала голоса муэдзинов, призывающих горцев на молитву в мечети. Водка лилась рекой.