В библиотеке большого аббатства, где Маррон принес свой обет, ему случалось видеть карты. Он даже видел карту этих самых земель, хотя она была шарайской работы, захваченная при взятии Аскариэля и присланная аббату в дар. Маррон так и не смог ее прочесть. Старшие братья, понимавшие причудливые знаки, показали ему святой город. На карте он выглядел всего лишь чернильным пятнышком, однако Маррона охватил трепет, когда он коснулся значка пальцем и прошептал: "Аскариэль!"
А это - это было больше, чем карта, больше даже, чем рисунок из волшебного света. Это была сама святая земля в расцвете своей славы. Маррон даже словно бы увидел стражей вокруг королевского дворца, людей на улицах, лошадей и повозки на шумном рынке. Сквозь открытые ворота города медленно текло нечто, похожее на нить бус с золотистым отливом; Маррон понял, что это торговый караван.
Фра Тумис приблизил ладони к стеклянным столбам света, поднимавшимся от свечи, и произнес слова, которые Маррон смог различить, но не понять. Белый свет сменился желтым, огненные столбы превратились в обыкновенный огонь, и Аскариэль исчез.
Словно просыпаясь ото сна, Маррон и братья зашевелились и заерзали, сбрасывая с плеч незримый груз, глядя на потрясенные лица и понимая, что их собственные лица выглядят в точности так же.
Поглядев на Тумиса, Маррон увидел, что тот, побледневший и вспотевший, дрожит и вытирает об одежду мокрые руки. Сейчас в нем не было ни высокомерной скуки, ни презрения.
- Идите, - произнес он голосом, в котором не было ни тени силы или уверенности. - Идите наружу. Фра Пиет покажет вам куда...
Они вышли точно так же, как входили, - молча. Фра Пиет ждал их в коридоре, привычно поджав тонкие губы; увидев их лица, он удовлетворенно кивнул. Маррон подумал, что этому человеку смотреть на чудо дважды не надо. Однажды увиденное, оно осталось в его душе навечно, осталось, как горящее подтверждение веры, как личный завет между ним и Богом. Может быть, с этого все и началось, подумал юноша: он пришел в Чужеземье молодым, как сам Маррон, в меру благочестивый, ведомый равно семейной традицией и религией. Его точно так же, как Маррона, привели в темный подвал и показали Аскариэль как знамение, и огонь этот с тех пор не угасал для фра Пиета; ему открылось его призвание, и с тех пор он искал лишь прямых путей, и небесный свет золотого града сделал его слепым к удовольствиям ума и тела и свету земному.
Онемевший, потрясенный, Маррон уже видел этот грозящий и ему путь, почти ощущал, как раскрывается этот путь ямой у него под ногами и ждет лишь, чтобы юноша на мгновение забыл обо всем, кроме чуда...
Но фра Пиет не стал ни читать им проповедей, ни - хвала Господу показывать другие чудеса и повел назад тем же путем, через ров и через двор, под сухой жаркий ветер, поднимавший с земли пыль. Они пришли к стойлам, где в каменной прохладе отдыхали их лошади, уже почищенные, напоенные и накормленные. А самым большим чудом оказалась баня, возле которой сновали мальчики в белых одеждах, таскавшие в кожаных ведрах воду из рва. Настало наконец время сбросить тяжелые одежды, стряхнуть жесткие сапоги, свалить это все в угол и, обгоняя друг друга, ринуться к ведрам. Можно было вздрогнуть под струей холодной воды, хлынувшей по спине и по спутанным волосам, рассмеяться и заработать хмурую гримасу от фра Пиета за неуместный смех. Отвернуться, потереть мокрую кожу, встретить взгляд Олдо и тайком обменяться ухмылками и почувствовать, что очарование слабеет, не исчезает, но прячется в тайники души, где будет бережно храниться годами, не мешая хозяину и не подчиняя его своей воле.