Полосы кожи были усеяны железными шипами.
Никто не считал ударов - по крайней мере Маррон не слышал счета. Не была объявлена и мера наказания - столько-то ударов за такую-то провинность. Должно быть, братья считали удары про себя, испытывая кто благоговейный страх, а кто праведный гнев, но Маррон подозревал, что многие из них сбились со счета очень скоро. По крайней мере он на это надеялся.
Что до него, то он мог думать только об одном, о том, что видел и слышал: свист длинной кожаной плети, хорошо видной над головами других братьев, далекий мягкий шлепок, с которым плеть впивалась в плоть грешника, высокий плачущий звук, следовавший за ударом и заглушавшийся свистом другой занесенной плети, - заслышав этот свист, грешник, как был уверен Маррон, сжимался, стискивал кулаки, задерживал дыхание и не мог больше кричать. И вновь то же самое, звук и движение в той же последовательности. Маррону казалось, что это никогда не кончится.
Он почувствовал, что его толкнули локтем в бок - это был Олдо, просивший о помощи. О том, чтобы его успокоили, прикоснувшись пальцами к его пальцам хотя бы на миг.
Маррон перепугался и ответил чисто инстинктивно. Он отпихнул руку Олдо: "Нет, не сейчас, не здесь, Бога ради, не будь таким дураком! Ты что, сам хочешь попасть завтра на место этого человека? Каждый предстает перед Господом в одиночку. А уж фра Пиет наверняка на нас смотрит. Нас обвинят в нарушении всех клятв, да еще в ереси, а потом будут пороть, пока не останутся одни кости..."
А будут ли? Наверное, нет. Но фра Пиет наверняка может поколотить за такое нарушение правил - у него есть тяжелая палка, да и рука не из легких. Маррон попытался передать это Олдо - подтолкнул его локтем, чуть кивнул и взмолился, чтобы его друг услышал его мысленные увещевания. Однако он едва достал локтем до Олдо, и тот отодвинулся - недалеко, на ширину пальца, придвинувшись ближе к соседу с другой стороны, но этого было достаточно. Маррон словно слышал его голос: "Ты покинул меня, ты меня предал, я обратился к тебе и нашел пустоту там, где привык находить друга..."
И Маррон снова оказался в капкане - в двух. Один был ярким триптихом: кровь, боль и унижение, другой - темным уголком, полным раскаяния. Оба капкана порождены глупостью Маррона - не новым среди людей свойством; оба впились в него и словно хотели разорвать напополам. Маррон метался от одного к другому и бросался обратно, и всюду только тьма и кровь, боль и позднее раскаяние. Это Бог, и всегда был только Бог, и как он мог надеяться на что-то, кроме двойного круга дороги, здесь, в Божьем месте, перед алтарем Его?
Крики грешника постепенно затихли, но счета ударов все равно слышно не было. Не было и сигнала остановиться - хоть Маррон и старался не смотреть, пытался отвести взгляд и надеялся, что осмелится на это, - но в конце концов пытка, бывшая пыткой для них всех, окончилась. Похоже, не переживали по этому поводу только исповедники - фра Пиет с довольным лицом повел отряд не прочь из зала, но к самым ступеням алтаря, чтобы они лучше увидели, как расплатился за свой грех их брат.
Он расплатился сполна, подумал Маррон. Распростертое на толу иссеченное и окровавленное тело не шевелилось и даже, похоже, не дышало. Голова уже была прикрыта куском белой рясы в знак того, что грехи этого человека отпущены и он вновь может предстать перед Господом в почтении. Остальное тело от плеч до икр было взлохмаченным мясом, брошенным на мраморные ступени, тушей, пригодной лишь для собак. Впрочем, зрелище было такое, словно собаки тут уже побывали.