Олдо, друг его детства и юности, ставший едва ли не братом Маррона еще до того, как они стали братьями в Господе.
Такое знакомое, такое любимое лицо Олдо искажается, когда он наклоняется в седле и бросает в дверной проем горящий факел; Олдо смеется хриплым и понимающим смехом, слыша раздавшийся изнутри крик и видя выбегающую женщину с горящими платьем и волосами; Олдо, наверняка видевший ее еще до броска факела, поднимает руку с мечом, но не убивает - нет, он заставляет женщину отступать назад, в горящий дом...
Джубал немного старше. Впервые Маррон встретил его в отряде. Джубал всю жизнь был монахом; в Чужеземье его послал аббат, послал в наказание за какую-то провинность, о которой Джубал никогда не говорит.
У Джубала округляются глаза, он орет, выйдя из своей обычной тяжелой задумчивости; Джубал - вероятно, куда лучший солдат, чем монах, - с легкостью вертит булавой, пришпоривает коня и снова заносит булаву в окровавленных руках; в его крике слышны слова - что-то из символа веры, что-то о вере в истинного Господа Двуединого и Всевидящего, а слюна брызжет и брызжет изо рта...
А между Олдо и Джубалом стоит на коленях сам Маррон. Он видит себя и удивляется себе, боится себя, и эти мысли мешают ему молиться и искренне благодарить Господа.
Он стоит, соскользнув с взбрыкнувшей испуганной лошади; у него в руках младенец, еретик, выхваченный из рук отца, такой маленький, что не разобрать даже, мальчик это или девочка; Маррон хватает его за ножки и крутится на месте быстро, словно сумасшедший монах на ступенях храма, спотыкается о тело священника, но удерживает равновесие, издавая хриплый крик, сводящий с ума его самого; он бьет младенца головой о стену и видит, как раскалывается его череп, слышит, даже в таком шуме, как ребенок затихает; Маррон бросает его в горящий дом и отворачивается от пятна, крошечного пятнышка, оставшегося на стене, малюсенькой красной точки, которую смоет первый же дождь - если, конечно, в этой пустынной и жаркой земле бывают дожди...
2
ДЕМОН В ПЫЛИ
Ее отец утверждал, что вуаль вроде той чадры, что носят шарайские женщины, - самый что ни на есть варварский обычай, которому нет места в цивилизованных землях, но это не помешало ему послать Джулианну в руки придумавших этот обычай людей.
И с паланкином вышла та же история. Девушка не хотела ехать в нем - ну с какой стати она будет трястись в елe-еле движущихся носилках, когда можно прекрасно ехать верхом на собственном скакуне? А если посадить на лошадей всю свиту, то дорога займет вдвое меньше времени! Однако жених прислал за Джулианной паланкин и носильщиков, и отец настоял на своем. Может быть, он даже думал о ее удобстве, должна была признать девушка, хотя по большей части за его действиями скрывалось старание не обидеть могущественного вельможу.
В любом случае легкое покачивание на мягких подушках не утомляло ни ее, ни - как ей казалось - восьмерых черных гигантов, которые несли паланкин. По дороге они негромко говорили между собой - Джулианна не понимала их речи - и часто смеялись над чем-то непонятным. Шедшим рядом стражникам - их тоже прислал жених - приходилось хуже, хотя они несли только ранцы. Джулианна видела, как мужчины обливаются потом на солнце, слышала их тихую хриплую брань и замечала, что на закате спины у них начинают сутулиться, а ноги загребают песок.