Порез покраснел и все еще не желал зарастать, но ране явно становилось лучше. От мази, которую дал Маррону Мустар, на коже осталось желтое пятно. Фра Пиет потер его пальцем и понюхал.
- Чем ты лечился, мальчик?
- Мазью, брат. - И, не вставая с колен, каясь: - Из конюшни...
- Лошадиной мазью?
- Да, брат.
Невероятно, но фра Пиет рассмеялся - хрипло, коротко. Он снова обхватил голову Маррона - исповедь продолжалась.
- Кто тебе ее дал?
Вина целиком лежала на Марроне; он не мог назвать Мустара и снова солгал.
- Никто, я сам взял. Я... перетрудил руку, упражняясь, - он не мог назвать имя сьера Антона и обвинить его, - и нарушил приказ брата лекаря...
- Ты испугался и решил скрыть это. Делать то, что тебе не было приказано, - неповиновение, брат. Лечить свою рану самому - неповиновение еще более тяжкое; если ты лечился неумело и внес заразу, ты не сможешь служить Господу. Твое тело больше не принадлежит тебе; оно отдано Ему.
- Да, брат.
- Я не дозволяю тебе идти в лазарет, - медленно сказал фра Пиет. - Ты обращался с собой, словно с животным, и мы будем обращаться с тобой так же. Этим утром отряд отправится выезжать лошадей, но неразумная тварь не ездит верхом на себе подобных. Ты понесешь ношу, которую обычно несет вьючная лошадь. Отправляйся к главному конюху, скажи ему, что тебя послал я, и объясни зачем.
- Да, брат. Э-э...
- Ну, что?
- Бинты, брат.
- Ты сумел сам их завязать, - отрезал фра Пиет. - Сумеешь и еще раз.
Оставшись один, Маррон действительно сумел справиться с бинтом, завязав его одной рукой и зубами. Получилось не слишком хорошо; повязка наверняка ослабнет еще до конца дня.
К тому времени, как отряд появился у конюшен, Маррон успел изрядно попотеть. Похоже, главный конюх обращался с провинившимися монахами, присланными на исправление, не лучше, чем с рабами. Он заявил, что у него есть работа, на которую лошадь послать нельзя, но для такого брата она будет в самый раз; и Маррон был отправлен в дальний конец двора к навозной куче. Юноше знаком был густой запах навоза и гнилой соломы, однако эта куча воняла чем-то еще. Сочившаяся из нее теплая жидкость забрызгала ноги Маррона, а над головой у юноши закружились мухи. Должно быть, сюда выливали содержимое уборных для братьев и ночных горшков рыцарей и магистров. Опорожнение горшка сьера Антона было одной из ежедневных обязанностей Маррона, но обычно он проделывал это в уборных. И дальше будет делать так же, подумал Маррон, дыша ртом, чтобы не чувствовать поднимавшуюся от кучи вонь.
Магистр Рауль следил за ним с небольшого расстояния. Маррон поднял полученную лопату и начал кидать вонючую массу в ручную тележку, стоявшую у кучи.
Работа была тяжелой, но Маррон не привык к другому. К тому же - хвала Господу! - двор оказался в тени, солнце еще не поднялось достаточно высоко, чтобы заставить Маррона взмокнуть и захотеть пить. Пока что основные неприятности доставляла вонь, потому что от каждого вдоха Маррона начинало тошнить.
Рядом с Марроном в кучу вонзилась еще одна лопата. Юноша вздрогнул и бросил косой взгляд в сторону. Он успел заметить темную голову и белую рубаху; мальчик даже мельком улыбнулся, блеснув белыми зубами на темно-коричневом лице, прежде чем снова взяться за работу.
Вдвоем они наполнили тележку с горкой. Мерзкая жидкость сочилась в щели меж досками и капала на камень двора. Наконец мальчик жестом показал: "Хватит", - и воткнул лопату в кучу дерьма на тележке. Маррон последовал его примеру, а потом спросил: