- Как на лошади, да? На молодой, неученой...
Маррон выдавил из себя ответную улыбку, решив, что мальчик немного ненормальный. Но тут он сообразил, что не прав. Мальчик вовсе не сумасшедший просто он попал в рабство совсем молодым, оторван от своего народа, от своих лошадей, обречен на тяжелую работу. Жизнь должна казаться Мустару бесконечной чередой работы, сна и пробуждений перед новой работой. А значит, нет ничего удивительного в том, что мальчик хватается за любое развлечение, которое ему попадается.
Подумав так, Маррон впервые ощутил, что его теперешнее занятие не только опасно, но и захватывает. Он почувствовал, что теперь ему проще выносить эту работу, вспомнил, что сам он молод и лишен развлечений, нашел какое-то странное удовольствие в том, чтобы рисковать и побеждать опасность, полагаясь при этом лишь на собственные силы. И еще он был, свободен, пусть ненадолго, но ускользнул из-под бдительного надзора...
Маррон услышал собственный короткий смешок и позабыл о том, что наказан. На прямых участках дороги они с Мустаром переставали сдерживать повозку и мчались вперед гигантскими шагами. Маррон не замечал боли, когда его босые ноги ударялись о землю, и не обращал внимания на собственное перепуганное тело, поворачивавшее повозку на возникавших вдруг поворотах. Это так походило на полет...
Внезапно дорога почти выровнялась, камень под ноющими израненными ступнями уступил место пыли и утоптанной земле, и повозка вновь отяжелела, ее снова надо было толкать. Маррон с Мустаром остановились и развернули ее, предпочитая тянуть. Однако они никуда не пошли, просто улыбнулись друг другу, блестя глазами сквозь заливавший лицо пот. Волосы у них слиплись, а сердца бешено бились в груди...
Ноги у Маррона подогнулись, и, чтобы не упасть, ему пришлось схватиться за то, что попалось под руку. Рядом с ним были Мустар и повозка, но повозка воняла, и Маррон ухватился за плечи мальчика. Цепляясь за него и задыхаясь от смеха, юноша почувствовал, как тонкие руки сомкнулись у него на поясе, а мокрая горячая голова оказалась где-то у шеи.
- Куда теперь? - вспомнил Маррон о работе и о наказании. - Куда девать повозку?
Мустар ткнул пальцем в колею, отходившую от дороги и исчезавшую за основанием скалы. Путь обещал быть тяжелым, развлечений больше не предвиделось. Маррон вздохнул, фыркнул и не спеша занял место у перекладины. Мустар последовал его примеру; они налегли на перекладину, зарылись пальцами ног в пыль, под которой оказалась все та же сухая земля, и стронули повозку с места.
Колея обогнула южную оконечность утеса и вывела их в деревню с узкими улочками меж глинобитных хижин. Здешние жители были верующими или по крайней мере сами так говорили, хотя обряды у них были свои и молились они на другом языке. Их женщины каждый день поднимались в замок, чтобы обстирать и накормить рыцарей, - среди угрюмых молчаливых монахов они казались еще веселее и болтливее.
Сейчас в деревне не было видно женщин; только старики сидели на порогах, куря набитые холой трубки и сплевывая на улицу. Ввалившиеся глаза, скрытые тенью от тяжелых белых тюрбанов, внимательно следили за движением повозки. Маррон не увидел ни одного ребенка, не услышал ни единого детского крика. "Может, сюда приходили братья, - зло подумал он. - Может, фра Пиет привел сюда свой предыдущий отряд, и они вышибли из них мозги за неправильные молитвы..."