Стоя сзади него, я старался разобрать, что мог он читать целыми вечерами с таким увлечением.
На его полке было много книг, целая куча разных описаний путешествий и не особенно зажигающих романов, которыми охотно снабжает морское начальство, заботясь о развлечении заключенных открытого моря: „Робинзон Крузо“, „Поль и Виргиния“, „Басни Лафонтена“ и другие...
Но эта книжонка в его руках имела внешность катехизиса или даже вернее...
Я выпрямился; холодная дрожь пробежала по спине.
Я прекрасно видел:
Это была „азбука“.
Ведь Барнабас, старший смотритель маяка Ар-Мен, окончивший во время оно свою школу и давным давно получивший нужный диплом, читал... азбуку, следовательно, разучился читать!
Почему же это так меня напугало вместо того, чтобы рассмешить?
Я стоял, онемев от ужаса.
— Ну, что, Малэ, — спросил он вдруг, повернув ко мне свое лицо, лицо самой смерти. — У тебя опять колики в желудке?
Он мне заявил перед этим, по поводу истории с мидиями, что у меня чересчур нежный желудок.
Все еще смотря на книжечку, я ответил ему очень почтительным тоном, — он ведь не часто удостаивает обращаться ко мне с вопросом:
— Ветер, господин старший, так изрядно крепчает. Я боюсь, как бы ночью чего не было. Тогда...
— Нужно будет дежурить вдвоем! — буркнул он, не двигаясь с места, и снова принялся за свое чтение, произнося с трудом гласные:
К... а... а... а... у... у... ау... ау!
Те, кто живут в тепле своих кают на твердой земле, даже не могут себе представить, что значит один только вечер, проведенный в море, на корабле, который не двигается с места и на котором даже не может быть надежды куда-нибудь пристать, а ветер вокруг него никогда не перестает выть!
В эту ночь ветер устроил такую оргию, что не хотелось больше жить. Рыдания чаек, вопли женщин, вой ведьмы, рев сатаны, все смешалось вместе. Каждое мгновение приносило новые звуки, и тот, кто плакал там, вдали, через мгновение хохотал и плевался под нашей дверью. Дверь наша держалась прочно, но из-под нее вырывалась пена. Эспланада, плиты, лестницы были залиты водой и от этого казалось, что маяк покосился. Сверху через спираль вливалась адская музыка, несмотря на то, что я плотно закрыл вход в круговой коридор. Потоки криков и проклятий неслись сквозь эту громадную фабричную трубу и низвергались нам на плечи, как самый гнев океана.
Старик все читал, запинаясь, с самым спокойным видом.
Странно, но именно это и приводило меня больше всего в ужас!
Я оставался стоять около стола, не решаясь сесть и почитать с ним за компанию. У меня не было никакого желания заняться азбукой и мне было страшно опустить голову.
Почему? Не знаю сам. Я только помню, что не мог отвести глаз от старика.
— Лампы горят хорошо! Я снял с решетки трех больших птиц, но они не попортили стекол... Посмотрим, что будет дальше... — сказал я машинально.
— Посмотрим! — повторил старик, продолжая с большим старанием читать свои склады.
Я хотел отправиться на верх наблюдать, но никак не мог решиться. Неужели пребывание на маяке сделало меня боязливым?
Во всяком случае, я чувствовал, что у меня нет ни воли, ни желания и даже ни одной ясной мысли в голове.
Я сел на стол, и ноги мои мягко повисли, точно чужие, набитые ватой.
Мы были как в облаке; нас обволакивала копоть лампы и сырой туман, поднимавшийся из-под двери вместе с клочьями пены.
Часы монотонно шуршали своей метлой среди шума и рева; и когда волна с треском долетала до нашей скалы, был все таки слышен треск и с их стороны, точно кашляла глухая старуха, ворочаясь на своем кресле.
Ах! Мы были прекрасной парой — старик и я! Привязанные к одной и той же скамье галеры, скованные одной и той же цепью, мы не знали и не понимали друг друга.
То, что мы говорили, не имело человеческого смысла.
Мы ели один и тот же хлеб, пили один и тот же сидр, но не предлагали друг другу рома дружбы: каждый ревниво хранил его для себя (я тоже купил себе недурную бутылочку, чтобы избавиться от моих колик).
Я думал о товарище — жертве несчастного случая, погибшем может быть от тоски после пяти или шести лет... службы. Он, наверно, свалился сверху, в одну из бурных ночей прикрепляя лебедку или исправляя фонарь маяка и, шлепнувшись на эспланаду, тяжело подскочил с пробитой головой... если только...