— Вам трудно живется? — спросила она, видя, что я замолчал.
— Да... я никогда не бываю особенно весел. Жизнь моя не больно-то хороша... Вы не можете себе представить... вы... вы еще ребенок...
— Я не ребенок, потому что вы зовете меня: барышня.
Я качал головой, стараясь улыбнуться. Она положила мне на плечо свою маленькую темную лапку, теребя нервными пальцами материю моей блузы, так же, как только что перебирала свою косынку.
— Вы придете в воскресенье! Мы отправимся с вами гулять по берегу моря и я вас утешу, если вы будете грустным.
— Ах! Нет, — вскричал я, — только не к морю... не хочу больше моря... вода на меня наводит ужас... от моря пахнет утопленницей!
— Ну, так чтоже! Почему это так вас волнует?
— При одной мысли о море я чувствую себя больным, маленькая Мари.
— Что за ерунда! А вы думайте обо мне... я вам дам сирени, вы ее возьмете с собой.
„Напитки и... сирень на вынос!“ Недурная была бы вывеска над их дверью.
Резким движением я схватил ее за руки:
— Если бы ты имела хотя какое-нибудь представление об этой болезни-любви, ты бы не была больше такой веселой. Любовь толкает на ужасные вещи.
— Да! Не надо их делать, вот и все. Я очень строптива.
— Мари?
— Ну что еще?
— Смотри на меня.
— Я смотрю на вас, вот...
Мы оба молчали, держа друг друга за руки. Она пристально смотрела мне в глаза несколько вызывающим взглядом мальчишки, она принимала первый любовный поединок, так как с тех пор, как согрешила ее подруга, малютка Трегенек, на два года старше ее, она сгорала от желания оказать кому-нибудь сопротивление. Оригинальная идея свободного или порочного ребенка.
— Ты хорошенькая, Мари.
— Не правда, — ответила она пренебрежительно.
Ей было совершенно все равно.
— Поцелуй меня.
— Нет!
— Да!
— Я не умею.
— Хочешь я тебя научу?
— Я тебя не знаю.
— Мы познакомимся. Это даже самый лучший способ.
— А... крест? Настоящий золотой крест, вы забыли?
— Хочешь, я дам тебе на что купить его завтра в Бресте?
— Это было бы вернее...
— Ах, ты, маленькая...
К счастию слово не сорвалось.
Я видел: ее глаза блестели в сумерках, как у детей, готовых расплакаться.
И они фосфорически искрились, точно кошачьи.
„Как кошки!“ — говорила маленькая мальтийская чернокожая из Марселя.
Она может быть поняла и прибавила со врожденным кокетством:
— Я вам дам сирени с куста... и подожду две недели... не больше двух недель... а не то я вас забуду.
— Я если я никогда не вернусь?
— Да я в этом не сомневаюсь, убирайтесь!
Это уже — объявление войны. Она вооружилась способом борьбы всех самок: защищаться всеми возможными средствами и соглашаться только на... задатки. Эта игра меня захватила.
Я хотел обнять ее насильно.
Она больно ударила меня кулаком в грудь и, вырвавшись резким скачком, — о, юбки ей ни сколько не мешали — бросилась в дом.
Я не мог больше отступать и побежал за ней. У меня тоже была своя система... Это — быть как можно почтительнее и вежливее.
Обед был очень хороший.
Ко мне вернулся аппетит, и я ел с большим удовольствием. Картофель на сале оказался прекрасно подрумяненным, а творог, очень свежий, еще сохранил аромат сливок.
Тетка спокойно суетилась, двигаясь от стола и к столу, полная внимания, довольная, уже ослепленная, бедняжка, грядущим, сверкающим солнцем маленькой желтой монетки.
Девчонка фыркала, как только старуха поворачивалась спиной, и смотрела мне в лицо, глаза в глаза, так откровенно, что мне делалось страшно. Она напоминала маленького зверька, пришедшего в отчаяние от того, что кто-то невидимый кусал и щипал его.
Я-то, конечно, не щипался, а сидел чинно рядом, внимательно следя за тем, чтобы ее стакан не оставался пустым.
Мне, по правде сказать, очень хотелось переночевать в этом доме. Но старуха объяснила, что у них тесно, и что корова, как раз помещена в той комнате, которую прежде можно было сдавать.
— С другой стороны предместья, по направлению к городу, вы увидите целый ряд постоялых дворов, и там всегда найдется кому разбудить вас на рассвете, на пароход.
Я расплатился: три франка с половиной, и робко попросил барышню проводить меня немного, раз она так любит гулять.
— Ладно, — сказала тетка, — она рада быть на улице весь Божий день. Сегодня дождик... а то вы бы только ее и видели.
Мари надела новый шелковый фартук и тюлевую косыночку. На голову она ничего не покрыла, а только повязала бархоткой небольшие, лежащие плоскими прядями, волосы.
Мы пошли по дороге не говоря ни слова, потом я взял ее руку и просунул под свою. Она была совсем маленькая и слегка дрожала. Чувствовать около себя первого влюбленного в тебя, это всегда торжественный момент.