Туманы становились все бледнее, лунный свет все ярче, а море пахло все сильнее; от него поднимался тяжелый запах дикого животного, который я в конце-концов научился различать, как собака, чувствующая приближение своего хозяина.
Наступало время самого сильного прилива Океана, ведущего за собой бурю. Нельзя сказать, чтобы было жарко, потому что воздух был в постоянном движении, ветер ревел, а вздымающиеся волны обливали соленым дождем и заставляли дрожать от холода, когда приходилось двигаться вдоль эспланады, однако, атмосфера была тяжелая и беспокойная. Вода кипела, как в котле, пена разлеталась громадными легкими белыми брызгами. Точно букет из маргариток.
Маяк дрожал, вибрировал и, казалось, сползал с места, сначала медленно, если глядеть на эспланаду, а потом, если начинаешь смотреть туда дальше на спину Кита, — со страшной быстротой. Эта темная подводная скала притягивала его, как притягивает магнит большую металлическую иглу...
А вечный вальс все ускорял свой темп; чем больше вздымались волны, тем быстрее вращался маяк.
Это у меня не вызывало никакого головокружения. А между тем я вполне ясно чувствовал, что я сам представляю из себя олицетворенное головокружение, и, что привыкнув, наконец, стремиться к своей гибели, не двигаясь с места, я стал самым центром всех катастроф.
Я ношу все несчастья в самом себе.
Голова у меня в огне, в желудке изжога, ноги, ставшие точно из ваты, всегда холодны, как лед.
Я двигаюсь точно во сне.
Зажигая лампы, я нередко забываю закрывать створки.
Я прекрасно чувствую, что только что забыл закрыть одну, запираю ее, говоря себе:
— Будь внимательнее, Малэ.
Я уже больше не стесняюсь разговаривать сам с собой.
И... забываю, или, вернее, думаю, что забыл, затворить стеклянную клетку.
Со средины лестницы поднимаюсь назад, ругаясь.
Дверца из толстого стекла плотно и прочно сидит в своей стальной рамке, а я окончательно ошалеваю.
Я ничего не забыл, я просто утратил представление о моих движениях, и мне приходится все время быть на стороже... потому, что, если бы Барнабас не проверял бы все то, что я делаю, мне постоянно пришлось бы совершать „проступки по должности”.
Буря над, нами, буря в нас. Защити нас, Господи!
...В этот вечер мы основательно поужинали, старик и я, думая о том, что нам предстоит тяжелая работа. Не следует являться с пустым желудком перед лицом всех демонов воздуха! У нас было прекрасное филе из трески с жареным картофелем, ярко красное мясо английского консерва, отдающего горчицей, и, наконец, десерт из орехов, винных ягод и изюма. Мы съели по два фунта хлеба на брата.
Одним словом, поели, как настоящие мужчины!
Старик попробовал было отпустить шутку из своего репертуара:
— Свежий ветер... Малэ! Клянусь моей фуражкой, что гроза доставит нам дам!
Я грубо ответил:
— Нам тут не требуется баб! Вы от этого только становитесь негодным для работы.
— Довольно! Я уже сам устроюсь! Может быть да, может быть — нет...
Я осмотрел лебедку... по-моему, ее нужно совершенно прикрепить к стене.
— Так вы думаете, что не придется вздремнуть этой ночью?
— Я думаю, парень, что это будет недурной денек!
У него был свой язык, у этого могильного волка!
Мы вышли на эспланаду, держась за веревку, привязанную к прочному кольцу внутри нижней комнаты.
Несмотря на эту предосторожность, нас почти повалило друг на друга.
Плюя и брызгая слюной, билось перед маяком море в горячке, совершенно голое, обнаженное до самых внутренностей.
Эта шлюха сначала надувалась, точно живот беременной женщины, затем худела, распластывалась, раскрывалась, раскорячивала свои зеленые ляжки; и тогда, при свете фонаря становились видными вещи, от которых хотелось отвернуть глаза. Но она снова начинала, вся растерзанная, вся в конвульсиях страсти или безумия. Она прекрасно знала, что те, кто смотрит на нее, ее собственность.
Так чего же стесняться между своими, не правда ли?
Жалобные вопли неслись со стороны Кита, их легко можно было принять за человеческие рыдания, а между тем это был только лишь ветер.
Час смерти еще не наступил.
Горизонт все время оставался черным, густо-черного цвета расплавленного асфальта. Тучи неслись, разрываясь о верхушку маяка, и было не трудно догадаться, что они очень скоро постараются накинуть на свет их чертов капюшон из бархата.
Это будет самым ужасным моментом для нас, потому что в такую погоду бедные корабли спешат, не заботясь о возможным затмениях... маяков.