Если уж быть откровенным, то я даже готов признаться, что, по моему мнению, эта постоянная ирония вместе с некоторой символической неясностью являются двумя вероятными причинами, благодаря которым произведения М. Эмери не привлекли к себе широкой публики, а сама М. Эмери — вне писательской среды — не занимает в литературной иерархии того места, которое она без всякого сомнения заслуживает. Ее романы огораживают единственно благодаря тому, что они написаны с совершенно исключительным темпераментом, который мог бы стать темпераментом гениальным в истинном смысле этого слова, обладай он достаточной волей, чтобы дисциплинировать себя.
Интересно бы знать, как закончится эволюция М. Эмери. Просверкав в молодости всеми огнями, не решится ли М. Эмери присоединиться к положительному, или отрицательному, и не станет ли она ограничивать общественными перегородками ничем не сдерживаемые желания индивидуума.
Я вполне искренно думаю, что эта проблема во всей ее важности никогда не встанет пред ней, да это кроме того и не важно. Ее собственные произведения сами говорят за нее независимо от ее воли. Мы узнаем путь, которым следовала эта бурно-мчащаяся амазонка, по развалинам, оставшимся за ней. Без всякого предумышленного намерения, благодаря одному зрелищу инстинкта, мы можем прийти к заключению, что в игре человеческих сил, во многих случаях, дисциплина непременно должна быть противопоставлена свободному размаху наших аппетитов. Таким образом по воле верховной иронии, которой не предвидел автор „Кривой Иронии”, М. Эмери, поэт инстинкта, жрица разврата, добросовестный до мелочей историк половой реальности, становится в конце концов каким-то бессознательным моралистом. Если она и убеждает нас в том, что человек, несмотря на свое лицемерие, все-таки остается в первобытном состоянии, которое сверх того обеспечивает ему вечную живучесть расы, то она же убеждает нас еще и в необходимости гармонизировать дикий рев инстинкта и тихую жалобу мечты, чтобы в равновесии создать социальную симфонию.
Я пользовался цитатами из романов М. Эмери со щедростью, доходящей до расточительности. Одни из них показывали нам автора внимательного ко всем мелочам жизни, из других на нас глядел необузданный романтик, поющий серенаду у могилы при луне, наконец, в иных мы видели художника-ясновидца, создающего своей нервной мощью целые фантастические миры.
Принимая все это во внимание, можно легко извинить Камилла Лемонье, призвавшего себе на помощь неведомые силы для того, чтобы объяснить эту странную писательницу, вызванную к жизни силой чистой интуиции очаровательные видения и отвратительные кошмары, и все произведения которой напоминают ту зарю, чьи ,,пальцы, по ее словам, в крови всех преступлений земли и чьи глаза всегда ясны”.