— Почему всё было так? — Анна повернула к нему своё лицо. Тонкое нежное лицо, в тусклом свете почти девичье, с огромными тёмными глазищами, в которые Павел то и дело проваливался.
Анна не пояснила, что именно было «так», и как «так». Павел всё понял.
— Потому что я был дурак, — просто ответил он.
— Был? — Анна улыбнулась и запустила руку в его волосы, взъерошила их, пропустила прядки сквозь пальцы и вдруг тихо добавила. — Всегда мечтала так сделать. Ещё с детства.
Он, поймал её руку, поднёс к губам, медленно целуя кончики каждого пальца.
— И когда это ты успел поумнеть?
— Только что…
И снова её глаза, и кожа, и нежная ямочка на ключице. Время то останавливалось, то куда-то бежало, а он всё целовал её, гладил, изучал каждый изгиб, каждый миллиметр её тела, словно пытаясь наверстать упущенное. Павел никак не мог остановится, невзирая на усталость, на лёгкую, ноющую боль в груди, когда он неловко или слишком резко поворачивался. Столько он всего упустил, столько потерял и столько ещё предстояло узнать, наверстать. И Анна, Павел точно знал, тоже это понимала. Также внимательно изучала его, трогала, гладила. Сначала робко, словно смущаясь, лёгкими, едва заметными прикосновениями, потом всё более явно, уверенно. Ерошила его волосы, проводила прохладными тонкими, чуткими и сильными пальцами по его лицу, груди, бережно огибая повязку, покрывала поцелуями его плечи и шею, сначала украдкой, словно стесняясь, потом всё смелее…
Павел терял рассудок от её прикосновений, и его вновь и вновь — он уже сбился со счёта, в какой раз, — охватывало бешеным, диким желанием. И тогда мир вертелся, кружился, потом вдруг вздрагивал и распадался, накрывая их обоих с головой. А когда всё заканчивалось, и мир потихоньку собирался в одно целое, давая им отдохнуть, они просто лежали и молчали. А потом их вдруг прорывало. Обоих разом. И они начинали говорить. Обо всём. Торопясь рассказать друг другу всё, что было с ними, пока они, как идиоты блуждали в темноте, каждый в своём мире, не зная, что всё может быть вот так. Старались объяснить, оправдаться, хотя понимали, что слова тут вообще не нужны. Они и так уже всё поняли, и не надо было ничего объяснять. И тогда они замолкали, встречались взглядами, уносились куда-то. И снова лёгкие касания, поцелуи…
Павел не заметил, что ночь прошла. Да и как он мог это заметить? Тут не было окон, в этой конуре, спрятанной ото всех, где-то в лабиринтах Анниной больницы. А часы? Да кому они были нужны, эти часы? Сейчас они с Анной были в своём мире, а тот мир, другой, внешний, враждебный, притаился где-то там, далеко, на верхних ярусах Башни. Он существовал сам по себе, отдельно от них, хотя Павел и понимал, что им придётся туда вернуться, обязательно. Но не сейчас, не так скоро.
Впрочем, тот мир не собирался ждать, он вторгся к ним сам. И в самом дурацком из обличий, которое только можно себе представить.
Дверь внезапно распахнулась без стука в тот момент, когда они с Анной снова целовались, самозабвенно и неистово, и Павел даже с удивлением поймал себя на мысли, что он опять её хочет, снова, чёрт… да в который уже раз…
При звуке раскрывающейся двери они дёрнулись, как первоклашки, застигнутые строгим учителем за списыванием домашней работы, и синхронно уставились на стоящего на пороге Кирилла Шорохова.
Тот от изумления открыл рот и чуть не выронил поддон со шприцем и новым флаконом с лекарством для капельницы, который держал в руке.
— Я тут… это…. ой! — парень быстро захлопал своими длиннющими ресницами, словно никак не мог поверить своим глазам.
— А ну брысь отсюда! — рявкнул Павел, и Кирилл, вздрогнув, мигом вылетел вон.
До них донёсся звук разбившегося стекла, видимо, он всё-таки уронил свой поддон, Павел с Анной посмотрели друг на друга и громко расхохотались.
— Совсем распоясались у вас работнички, Анна Константиновна, — отсмеявшись, Павел шутливо сдвинул брови. — Вы б хоть с ними работу какую провели, чтоб они стучались в следующий раз.
— Пашка, — на Анниных щеках вспыхнул румянец. — Этот мальчишка… чёрт. И я тоже хороша, главврач называется.
— Да по шее ему, Ань, надавать не мешает, — Павел всё ещё едва сдерживался, чтобы снова не расхохотался. — Вот что за поразительная способность оказываться не в то время не в том месте. Талант, можно сказать. Как он дожил-то до своих лет с таким-то талантом? Паршивец…
Анна внезапно стала серьёзной, немного отстранилась, тревожно глядя ему в глаза.
— А ведь ты ему жизнью обязан, этому паршивцу. Если бы не его талант оказываться не в том месте не в тот время… Паш, даже страшно себе представить, что бы тогда было…
Внешний мир, агрессивный, ополчившийся на них, снова бесцеремонно вторгался в маленький, уютный мирок, только что родившийся, восставший из далёкой юности. Вторгался неумолимо.
— Всё будет хорошо, — сказал Павел, уловив невысказанный вопрос в её глазах. Больших, глубоких, где сейчас колыхалась тревога.
— Всё будет хорошо, — повторил он.
Это не были простые слова. Павел действительно в это верил. Как никогда ещё ни во что не верил в своей жизни.
Теперь, когда головоломка наконец-то сложилась, и всё встало на свои места, Павел вдруг чётко увидел свой мир, в котором были те, кто был ему по-настоящему близок и дорог — и Анна, прильнувшая к его плечу, и Борька, наверняка сейчас посмеивающийся у себя в комнате, и Ника, его маленькая сильная девочка, любимый рыжик, ждущая его, своего отца, где-то далеко наверху, там где всегда светит солнце, и даже… этот несносный оболтус Кирилл Шорохов. Уж он-то тут был совсем, кажется, лишний, но и он внезапно занял своё место в этом новом Пашкином мире…
— Всё будет хорошо, — в третий раз повторил он и почувствовал, что Анна ему поверила. Да и как она могла ему не поверить теперь. Она же была его женщина. Всегда ею была…
Глава 6. Сашка
По коридору административного сектора сновали люди, группами или по одному, деловые, чем-то озабоченные, занятыми своими делами. Рабочий день заканчивался, и пустынный коридор ожил. Мимо Сашки, который подпирал стену, сверля невидящим взглядом стоящую напротив кадку с пыльными, пластиковыми цветами, прошёл какой-то молодой человек под ручку с высокой блондинкой. Парня Сашка не помнил, а лицо девушки показалось смутно знакомым, примелькавшимся, она наверняка работала где-то рядом. Эти двое явно спешили на свидание — в кино или в кафе, а может в парк. Он бы тоже не отказался, но только не с той, кого он сейчас ждал.
Сашка посмотрел на часы. Оля Рябинина задерживалась минут на пятнадцать, и ему вдруг отчаянно захотелось, чтобы она вовсе не приходила. Так ведь бывает, девушка передумала, ускользнула другим путём. Тогда бы у него появилось законное оправдание перед теми, кто отправил его на это задание — найти дневник генерала.
Конечно, по большому счёту Сашка сам вчера сглупил — потащился какого-то чёрта за Киром к Нике. Мог бы оставить того перед дверями Савельевской квартиры, мало ему что ли унижений. Сашка поморщился, вспомнив реакцию Веры в тот день, когда он признался Савельеву, что стал свидетелем разговора Рябинина и Кравца о готовящемся покушении. Она не просто взвилась — Вера была готова глаза ему выцарапать и выцарапала бы, если б не Павел Григорьевич. Да и вчера было не лучше. Даже хуже. Вялое заступничество Марка, насмешка в голосе Лёньки Фоменко «Чисто теоретически я бы не рассчитывал, что он никуда не побежит», высокомерие Васнецова, приказной тон Веры: «Давай дуй к Рябининым и принеси нам дневник».
Он хотел отказаться. И отказался бы. Умом он понимал, что скорее всего Васнецов и близнецы Фоменко правы, и разгадка кроется если не в самом дневнике, то где-то рядом. Но при этом Сашка бы предпочёл, чтобы дневник добыл кто-то другой, а не он. Куда-куда, а к Рябининым, у которых он был последний раз недели две назад, ему идти точно не хотелось. Поэтому он и упёрся, упрямо повторяя, как мантру «я туда не пойду», стараясь не встречаться взглядом ни с Васнецовым, ни с бледной от ярости Верой. Заставить они его не могли. Стали бы больше презирать? А разве бывает больше?