Наше знакомство началось с потрясения, впрочем, каждое мое столкновение с Дилей оборачивалось им. Я рассказывал на лекции об Ашшуре, кровожадной империи, не забыв о моем любимом чудовище - "мушхушшу", великолепном змее, так это переводится с мертвого аккадского языка. У него масинькая змеиная головка, драконье чешуйчатое тело, тонкий длинный хвост со скорпионьим жалом, две лапы - орлиные и две - львиные, а еще есть рог. Диля от этого зверюги пришла в восторг и даже сочинила стих, намалевав его огромными буквами на зеленой стеклянной доске:
Мушхушшу, змей великолепный,
Из Вавилонской выполз тьмы.
Гроза Аккада и Ашшура,
Он больно жалил всех врагов
Навуходоносора отважно
Защищать всегда готов.
Теперь мушхушшу - зверь домашний,
Неядовитый и ручной.
Сидит неслышно он в сторонке,
Дитя неведомой страны
И тихо-тихо, на рассвете,
Переживает свои сны.
"Мушхушшу" воодушевил студенток на целую поэму, где бедная химера изображалась свидетельницей расцвета и падения великого царства Навуходоносора, к концу жизни свихнувшегося, евшего траву вместе с животными. Дилина затея увлекла и меня. Я продолжил ее - о том, что "мушхушшу" оказался один-одинешенек, так как ему злые вавилонские идолы не додумались "подарить" пару, великолепную змею женского рода. С горя "мушхушшу" молит выдуманных междуреченских истуканов, но они не откликаются, потому что существуют исключительно в богатой человеческой фантазии. Тогда к страдающему чудищу приходит Ибрагим, единственный, кто знал в те непросвещенные времена истинного Б-га, и просит о помощи - мол, за что бессловесная животная мучается?! Всем Ты дал пару, а про "мушхушшу" забыл, хоть он и служил когда-то "по молодости, по глупости" мерзким идолопоклонникам. Всевышний, пожалев химерическое создание, дарит "мушхушшу" возлюбленную, такую же чешуйчатую и когтистую, как он хотел. В хэппи-энде "мушхушшу" на все лады клянет ни на что не годных вавилонских идолов, и славит Аллаха за то, что создал для него столь прекрасную спутницу. Конечно, здесь речь шла не только о мифологическом "мушхушшу", я пародировал классическую персидскую поэзию, тонко намекая, что без подружки - никуда. Уж больно очаровался Дилей, все думал о ней, думал, понимая, что влюбился, надолго и безнадежно...
Что-то со мной стряслось. Я не ругался с Варькой, не мог прийти в себя, все видел Дилю, нагло появлявшуюся у меня перед глазами, когда я их осмеливался закрыть. Спрашивал у мамы, не было ли у меня в детстве хвостика, потому что только каким-нибудь атавизмом можно было объяснить происходящее в моей душе. Почему Диля?
Мы из разных кругов, которые пересекаются разве что в невероятной геометрии казанского сумасшедшего Лобачевского. Диля Вафина - девушка все-таки религиозная, порядочная, своенравная и современная скорее для имиджа, потому что университет светский, надо постоянно отстаивать свои воззрения. Что со мной творится, что? За ней не поухаживаешь - папа жениха найдет, сторгуется, скажет дочке, кого ей выбрал, за минуту перед "никахом", а я остаюсь один. Почему она, почему? Диля - моя студентка, за нее мне снимут голову, расстреляют, четвертуют, подвесят на дыбу, изжарят в чугунной сковороде, несмотря на то, что разница между нами смешная, а мужчине не возбраняется быть старше лет на пять.
Я решил, что Диля останется для меня чем-то вроде призрака Сююнбеки: увидишь ее иногда на башне, да и то закутанную с головы до пят в голографические одежды, а о любви заикаться не смей! Ишь что выдумал! Влюбиться в татарку! Тебе, русскому, формально православному Никите! Неприятностей захотелось? Причем с обеих сторон. Но меня это уже не останавливало. Любовь - ладно, подождем-посмотрим, а почему бы не попытаться просто завоевать ее доверие интеллектуальными беседами? Только надо найти тему, одинаково увлекающую нас обеих, тему, которая не исчерпается спустя две-три недели, которую говори - не обговоришь хоть вечность...
Потом нашел, нащупал тайным чутьем, как барсук вынюхивает, где под землей растут трюфели. На лекции, рассказывая про культуру Древнего Египта, я нахально заметил, что и в наши дни случаются абсолютно фантастические вещи, превосходящие наивную жреческую магию. Подумаешь, саранчу напустить, ерунда какая....
И поведал им странную историю появления того самого стамбульского Аль-Корана 1911 года издания. Ну хоть что со мной делайте - не знаю, откуда он у меня оказался! Ничего я не понимаю! Может, кто-нибудь это мне объяснит? - распинался я перед студентами.
Диля посмотрела, словно директор интерната на подопечного идиота (а что, я и был идиотом, нечего стесняться), сказала ехидно: а вы прочесть не пробовали? Там ведь написано, почему все так, а не иначе... Я вздохнул. Тяжко-тяжко. Сколько на свете мне еще неизвестно! Надо бы, конечно, взяться. И ради Дили Вафиной, и ради себя, Никитки Белогорова. Разумеется, ни мама с папой, ни сестрица Варька этого не одобрят. Но я пока им ничего не раскрою.
А вы случайно не старообрядец? - спросила меня после семинара Диля.
Я удивился. С чего бы она думает, что я старообрядец? Нисколечко, отвечаю, не было в роду никаких старообрядцев.
Не обижайтесь, говорит Диля, у вас философия, да и вообще отношение к миру очень близко к старообрядчеству. Честный человек старается жить, не причиняя никому вреда, размышляет над вечными вопросами, судя по поэме, которую дописывали за меня. Чем-то вы мне напоминаете старовера из сибирского скита, а как это нормально объяснить - не знаю. Ну, встречаются такие философы, вот вы из них. Понимаете?
Что вы хотели сказать этим, догадываясь. Я действительно такой "философ", только писать это слово лучше в кавычках. Мне ужасно не нравится жить на "русской улице", и иногда я об этом рассуждаю, только и всего.
"Русская улица" - это что? - удивилась Диля.
Ну, это русская диаспора, косная, шовинистическая, почти не интегрирующаяся... Неважно где - в Израиле, в Германии, в Татарстане, в Куала-Лумпуре... Они ненавидят "чужих", презирают их и все, что с ними, подлыми, связано. Я то и дело слышу родительские окрики - не смей учить татарский, не смей общаться с "нерусскими чурками", не смей влюбляться в татарских девочек...
А вы влюблялись?
Конечно. Но не в этом беда. В школе я был первым по татарскому, участвовал в разных конкурсах, сочинениях, иногда выигрывал. Но родителям - молчок.
Иначе заведут тарарам на всю ивановскую и окрестные слободки - ах, ассимиляция, ах, отатаривание, мой бедный русский мальчик, что они над тобой учинили?! Все нельзя и нельзя, потому что это якобы татарский национализм.