Мороженое было классным, тут и обсуждать нечего. Сейчас такое… да тоже делают, наверное — просто места надо знать.
Не вернули Жеку в будущее ни через полчаса, не через час. Он уже устал бродить, перебегая от одной тени к другой, да и впечатления, честно говоря, несколько притупились. Хотелось на диван: встал-то Жека ни свет ни заря — в смысле, у себя, в будущем, — целый день колесил по городу и пригороду, а потом ещё вот это всё.
Он купил в будке трёхкопеечный билет и минут через двадцать запрыгнул в подкативший дребезжащий красный трамвай, память подсказала нужный номер.
Глава 4
Уютная и прохладная квартира встретила Жеку тишиной — тётя Оля была на работе.
В прихожей висело на стене овальное зеркало в раме, и Жека залип там минут на десять. Он всё смотрел и смотрел на мальчишку с выгоревшими волосами и облупленным носом, и голова покруживалась от ощущения нереальности происходящего.
На кухне, накрытая миской, обнаружилась тарелка с вкуснейшими тёти-Олиными пирожками с картошкой. Жека положил на тарелку парочку, поискал глазами микроволновку, потом дошло, посмеялся. Разогрел пирожки в сковороде на газовой плите, отыскал в холодильнике майонез в банке, помазал чуть-чуть сверху — тётя Оля такому, наверное, удивилась бы. Употреблять майонез со всем подряд, хоть просто мазать на хлеб, Жеку научили в институтском общежитии, и он перестал так делать совсем недавно, когда понял, что разговоры про холестерин и всё такое прочее, наверное, возникли не на пустом месте.
Поев, Жека прошёлся по комнатам, посмотрел, потрогал: проигрыватель «Радиотехника» с пластмассовой прозрачной крышкой, колонки на полочке, рядом стопки пластинок: с десяток каких-то канувших в безвестность ВИА и певцов с певицами, отдельно — Окуджава и Высоцкий. Чёрно-белый телек, этажерка с журналами «Работница» и «Крестьянка». Советский шифоньер древесной расцветки, светло-коричневые полоски на тёмном. Как раз шифоньером Жеку было не впечатлить, он сам расстался с таким всего лет пять назад, отвезли товарищу на дачу. В зале стоял сервант, на полках его сверкал неизбежный хрусталь, раньше так было принято, а у кого-то оно и сейчас так.
У фотографии серьёзного мужчины в рамке на полке книжного шкафа Жека задержался подольше. Небольшая бородка, ирония во взгляде. Это был дядя Дима, тёти-Олин муж, моряк дальнего плавания, Жека его не помнил — тот ушёл очень рано. Жил он широко, и причиной ухода могли быть как скоротечная онкология, так и удар ножом в пьяной драке — Жеке-ребёнку это не казалось имеющим какое-то значение, он никогда и не спрашивал, а если спрашивал, то ответ давно позабыл.
Потом Жека увидел под столом свою сумку, полез внутрь — и понял, что перебирать свои вещи у него уже нет никаких моральных сил. Тогда он пристроился на диване и почти сразу уснул.
Жека не слышал, как пришла с работы тётя Оля. Только увидел, проснувшись, что заботливо укрыт тонкой простынёй в цветочек.
В окне большой круг солнца, красный от натуги, протискивался в прорезь между небом и городским, в крышах домов, горизонтом. Уверенный, что уж во сне-то точно перенесётся обратно, теперь Жека пребывал в растерянности. Чего они, эти туманные, спрашивается, тянут?
Он сходил в туалет, потом неуверенно заглянул в комнату тёти Оли — дверь была приоткрыта. Тётя Оля сидела за письменным столом, уткнувшись в бумаги. Она, кажется, работала бухгалтером, припомнил Жека. Сейчас она что-то считала, вычислительным инструментом ей служили деревянные счёты — электрические калькуляторы тогда уже появились, но стоили как крыло от самолёта.
— О, проснулся, — лицо тёти осветилось улыбкой. — Чего дрыхнешь, не приболел? Или опять ночью читал?
— Да не, — промямлил Жека, отвечая на оба вопроса сразу.
Тётя побежала на кухню, разогрела Жеки пюре с котлетой, наложила салата, сделала чай. Посидела, посмотрела, как он ковыряется в тарелке, и отправилась в комнату работать дальше.
Из еды Жека любил в детстве две вещи: мясной салат, который позже стали называть французским именем Оливье, и сгущённое молоко, сгущёнку. Нет, можно было любить, например, конфеты «Каракум» или сухой торт «Киевский», но что толку, если видишь это всё раз в полгода. Оливье Жека уважал и теперь, особенно если он с мясом, а не с какой-то беспонтовой колбасой; дома сам себе, правда, нарезал редко — лень. А сгущёнкой как-то, ещё только начав жить один, стал объедаться как не в себя, однажды сожрал за раз чуть не целую банку — и с тех пор как отрезало.