Тут Жека смог, наконец, его угомонить и впихнуть на велосипедное сиденье.
Растолкав велик с пытающимся выкрикнуть что-нибудь ещё Воробьём, Жека запрыгнул на багажник и свирепо зашипел в воробейскую спину:
— Крути, блин, педали, карате Куку-Шанхай!.. Погнали отсюда быстрее!
Потом, обернувшись, Жека подуспокоился: никто не собирался за ними гоняться. Дети куда-то попрятались, Вора Велосипедова тоже не было видно.
Только одинокий дедок глядел и глядел им вслед, выделяясь чёрным силуэтом на фоне угасающего костра. Жека подумал, не помахать ли ему на прощание рукой, и решил, что делать этого, пожалуй, не стоит.
***
Они на полном ходу свернули с цыганской улицы, пролетели через пустырь и по тёмной, хлещущей ветвями тропе углубились в ясеневую рощу. Там слезли с велосипеда и пошли пешком. Потом, дойдя до асфальтированной дороги, где иногда попадались и фонари, снова поехали.
За Жекиным «Салютом» к доброму дядьке-сторожу заходить не стали — поздно, завтра. И Жека ясно чувствовал, что делать это придётся уже не ему. О том, будет ли Жека-ребёнок помнить что-то о сегодняшних событиях и как их для себя объяснит, Жека решил не озабочиваться. Пусть Время, хвалёный всемогущий великан, само эти вопросы как-то урегулирует.
Воробей, пока шли пешком, всю дорогу гладил велосипед по сиденью, рулю и меховой раме. И без умолку рассказывал, как решил не дожидаться Жеку на остановке и пробрался кустарниками к месту главных событий. Как наблюдал оттуда за всем, как рванулся уже на помощь в критический момент, но не успел, да и страшно вообще-то было. Жека ни в чём товарища, конечно, не винил.
Они ступили на родную свою улицу и скоро уже пожали друг другу руки.
— Слышь, Жексон… Это самое, — пробормотал Воробей, клацая зачем-то велосипедным ручным тормозом. — В общем, спасибо тебе.
Жека, и так давно уже сам не свой, ощутил в горле знакомый комок.
— И тебе за всё спасибо, — буркнул он и поспешил поскорее отвернуться.
Потом, чуть отойдя, повернулся, конечно, обратно. Стоял, смотрел, как распахивает со скрипом калитку навстречу Воробью тёть Наташа, толстая и голосистая воробьёвская мама. Слушал, как выговаривает она Воробью за позднее возвращение. Воробей тащил во двор велосипед и негромко оправдывался.
— Прощай, прощай, друг, — прошептал Жека, развернулся и пошёл вниз по улице, уже не оглядываясь.
Он направлялся к своему двору. Там, Жека давно это чувствовал, его уже ждали.
Со столба у автобусной остановки тускло светил фонарь, в канаве стрекотали сверчки. А в тёмном пространстве у калитки прохаживался нетерпеливо, мерил сумрак под деревьями широкими своими шагами, задевал ветви массивной фигурой одному Жеке видимый исполин, темпоральный бетонный пионер.
***
Приходя в себя, путешественник во времени Жека Барсуков ещё не разлепляя веки почувствовал, где находится. И когда глаза его открылись, вид круглого стола, кресел и замерших в них четверых людей он встретил с пониманием. За окном было темно, там резко свистел ветер, что-то громыхало глухо и однообразно. Как-то слишком разгулялась там непогода, но Жека пока туда не смотрел.
Кажется, в этот раз Жека вернулся в Башню первым: остальные сидели с закрытыми глазами и дышали глубоко и ровно. У компьютерного человека Кости веки чуть подрагивали и выражение лица было открытое, почти детское. Акула, наоборот, и в бессознательном виде был сосредоточен и как будто чем-то недоволен. Николаич в своём флегматичном полноватом спокойствии напоминал восточного дремлющего будду. А лысый охранный Фёдор шевелил в гипнотическом сне щекой и собирался, видимо, вот-вот уже проснуться. Жека деликатно прикрыл глаза и дальше стал наблюдать из-под опущенных век.
Фёдор пошевелил снова щекой, а потом ещё губами. Он, в отличие от Жеки, увиденное после пробуждения воспринял с некоторым удивлением: где, мол, это я? Потом удивление на бровастом серьёзном лице медленно растворилась. Фёдор посидел, глядя в какую-то одну точку на столе, на стене или в неведомых пространствах, затем вдруг выдохнул резко и спрятал ладонями лицо. Склонился низко над столом, чуть даже под стол не полез. Посидел так немного. Выпрямился, вздохнул, пошарил ещё немного пальцами у глаз, успокоился.
Охранный человек Фёдор вытирал нечаянные слёзы, и только что вернувшийся из солнечных детских времён Жека прекрасно его понимал.
Тут уже, как по команде, зашевелились, запросыпались все остальные.
На улице, пока они здесь, присутствуя, отсутствовали, относительно тихая погода закончилась, и теперь кругом бушевала настоящая буря. Огромной силы ветер ободрал и утащил с площадки перед окном почти весь снег, и земля там лежала непривычно серая, голая. Вихрь проносил летучие массы чего-то тёмного, непонятного — наверное, смешавшегося с кусками земли снега. И темно на улице было не оттого, что там вечер или ночь, просто за бураном этим было не видно неба. Иногда, очень редко, оно всё же показывалось на какие-то мгновения, затянутое неподвижными однообразными облаками, и тогда в возникшем просвете мелькали чёрные клочковатые тучи, проносились намного ниже облачного слоя, да так стремительно, что Жека не мог припомнить, чтобы когда-нибудь такое видел. Да, ничего так поменялась погодка-то. Подумалось: интересно, сколько же проходит времени здесь, пока мы — там?