В этой набирающей силу заварухе спокойствие сохранили лишь немногие. В их числе — тот, кого на траурной церемонии Мемнон назвал Эвменом. Продолжая полулежать все это время, он поднялся лишь тогда, когда словесная баталия встала на грань перехода в рукопашную.
Встав между двух огней, он умоляюще поднял руки:
— Друзья мои, одумайтесь! Сегодняшний день и так полон горечи, давайте не будем омрачать его еще и братоубийственной междоусобицей. — Он умиротворяюще посмотрел сначала на одних, потом на других. — Сегодня мы выслушали два предложения, но ничто не говорит нам о том, что мы должны решить этот вопрос именно сейчас. Давайте разойдемся и подумаем хорошенько, а через два дня соберемся вновь и примем обдуманное и взвешенное решение.
Его разумные слова и спокойный тон подействовали на всех отрезвляюще, и с обоих сторон донеслись крики:
— Грек прав!
— Эвмен дело говорит!
В этих условиях первым нашелся Пердикка. Он поднял руку вверх, призывая к вниманию, и произнес:
— Хорошо! Я объявляю перерыв в сегодняшнем собрании. Через два дня мы вновь встретимся в этом зале и, надеюсь, сможем прийти к согласию!
Глава 3
Город Вавилон, начало июня 323 года до н.э.
В руке Зику чадящий масляный светильник, и его крохотный язычок пламени лишь сгущает сумрак вокруг. Стараясь не издавать лишних звуков, мы возвращаемся обратно в спальню. Зику идет впереди; его черная фигура практически сливается с темнотой, и если бы не белая повязка на бедрах, то я потерял бы его в двух шагах.
Приглушенно шмякают по мраморным плитам босые ноги. От толстых каменных стен веет холодом, и я плотнее кутаюсь в кусок шерстяной ткани, который здесь, по недоразумению, называют одеждой.
К счастью, мы уже пришли. Зику останавливается у двери моей комнаты; его рука уже ложится на ручку, и тут я вдруг замечаю, что дверь закрыта неплотно. Я закрывал ее сам и точно помню, как чуть перекошенная дверь упиралась, и мне пришлось поднажать, чтобы вогнать ее в рамку.
То ли я пересмотрел в прошлой жизни шпионских фильмов, то ли сегодня я на таком адреналине, что весь на нервах, но я перехватываю запястье парня, прежде чем он успевает толкнуть дверь.
Рука Зику замирает в воздухе, а сам он с недоумением смотрит на меня: мол, что случилось? Я же, толком, не могу ему ничего объяснить. С одной стороны, вроде бы и нечего объяснять — мало ли кто мог зайти в мою комнату за время нашего отсутствия, — а с другой… Если кто-то ждет меня за этой дверью, то лучше не объявлять ему, что он обнаружен.
Приложив палец к губам, тяну парня за собой подальше от двери. Отойдя на шаг, молча показываю ему на щель, но в отличие от понятливых героев боевиков, Зику лишь пожимает плечами и недоуменно таращит глаза: мол, и что⁈
«Действительно, и что⁈ — мысленно спрашиваю себя. — Звать охрану? А если там никого нет? Надо мной будет потешаться весь Вавилон! Это еще полбеды, гораздо хуже, если те, кто охраняют дворец, как раз сейчас и находятся в моей спальне!»
Ответа у меня нет, как нет и понимания, что делать. Пользуясь моей нерешительностью, Зику высвобождает свою руку и, одарив меня ободряющей улыбкой, вновь берется за дверную ручку. Для пущей уверенности он передает мне светильник и толкает дверь.
Противно заскрипев, проворачиваются петли, и дверное полотно медленно поплыло вовнутрь комнаты. По-прежнему держа на губах улыбку, Зику делает шаг, и в этот момент его лицо искажается гримасой боли. Тело заторможенно начинает оседать на пол, и в неверном свете чадящего огня я вижу торчащий у него из груди нож.
«Твою ж мать!» — успеваю выругаться, и в тот же миг мои глаза упираются в глаза убийцы, стоящего по ту сторону дверного проема.
Дальше уже срабатывают рефлексы! Не раздумывая, я бросаю светильник прямо в эти глаза и, не дожидаясь результата, срываюсь с места. Сзади вспыхивает разлитое по полу масло, а я бегу по коридору в обратную сторону. В спину мне раздается яростный рев боли, а по стенам скачут отсветы огня.
Не оборачиваясь, припускаюсь еще быстрее, и в гулком топоте слышу чей-то отчаянный крик:
— Помогите! На помощь!
Не сразу, но до меня все-таки доходит, что это именно я ору; просто мой собственный голос мне незнаком. Бегу в полной темноте до тех пор, пока с разбегу не врезаюсь во что-то жесткое и холодное, а откуда-то сверху не раздается хриплый бас: