— Это что ж, качаешь эту доску, а заготовка крутится⁈
— Точно! — Поднимаю на него почти счастливый взгляд. — Понимаешь теперь, к чему я⁈
Почесав затылок, Евдор задумался, и через мгновение в его глазах уже вспыхнула искра заинтересованности. Он тут же начал что-то быстро говорить, объясняя Кассандру и показывая руками, что и как надо сделать. Внимая кузнецу, Кассандр как-то враз проникся и даже начал задавать ему встречные вопросы.
Евдор говорит быстро, проглатывая окончания и вставляя столько незнакомых мне слов, что я с трудом улавливаю суть. Думаю, он со стариком Кассандром — из местных ионических греков или вообще с островов, потому как говорят они оба с таким жутким акцентом, что я половины слов не разбираю.
«Теперь понятно, почему старик так тупил, — мысленно иронизирую над самим собой, — он просто не понимал твой уж слишком классический греко-персидский говор!»
Спокойно жду, пока идет бурное обсуждение между кузнецом и плотником, но, как только они затихли, спрашиваю:
— Ну, так что, сделаете⁈
Бросив еще один взгляд на чертеж, потом на Кассандра, Евдор наконец решился:
— Ты вот что, юный господин, — он тяжело вздохнул, — приходи-ка денька через три! Мы тут с Кассандром покумекаем, что к чему, тоды и решим!
Глава 16
Сатрапия Геллеспонтская Фригия, город Пергам, конец октября 322 года до н. э
Иду вдоль торговых рядов и уже издали вижу свою лавку. Она сразу же выделяется среди прочих ларей и палаток — демонстрационной кирпичной стеной и печью с дымоходом. Еще одно отличие — это стоящие перед ней плетёные корзины с углем.
Спросите, а где же стрелы и бригантины, коими ты собирался торговать, и я скажу вам: не давите на больную мозоль.
Усмехнувшись, вспоминаю тот жаркий августовский день, когда мы в первый раз выставили свой товар на рынок. Место мне добыла Барсина, у нее остались кое-какие связи среди правящей аристократии Пергама. Еще с персидских времен ее семья имела огромные земельные владения в Пергаме, ведь ее отцом был никто иной, как знаменитый Артабаз. Выдающийся человек, умудрившийся за свою долгую жизнь послужить трем персидским царям.
При Артаксерксе II он поднялся на вершину, став сатрапом Гелеспонтской Фригии и командующим всей персидской армией в Малой Азии. Когда унаследовавший престол Артаксеркс III решил прижать своевольных сатрапов, Артабаз поднял мятеж, но проиграл, потерял все и бежал в Македонию. Через несколько лет он вернулся в Персию и был прощен царем, правда, прежнюю должность и сатрапию ему не вернули. Он вновь вошел в силу лишь при следующем царе Дарии III. Этому последнему царю Персии Артабаз хранил верность до последнего дня. Он отчаянно сражался против греко-македонской армии вплоть до убийства Дария. Лишь после этого он все-таки сдался Александру, и тот простил ему сопротивление и даже принял на свою службу. Говорят, молодому царю понравилась верность Артабаза своему бывшему повелителю, ну и, конечно же, не обошлось без влияния дочери.
Артабаз верно служил Александру несколько лет, был сатрапом Согдианы, послом в Бактрии, но потом попросился на покой и доживал последние годы здесь, в Пергаме. Умер он буквально за год до смерти Александра, и, поскольку за свою долгую жизнь успел наплодить немало сыновей, то из всего богатого наследства Барсине досталось лишь одно поместье Фаре’са, ну и влияние на некоторых важных людей в самом городе.
В общем, зная о старых связях моей «мамочки», я подошёл к ней с двумя просьбами. На первую из них — просьбу о торговом месте на городском рынке — Барсина ответила удивленным недовольством моими плебейскими наклонностями, но всё-таки уступила. А вот на вторую — дать денег на открытие «бизнеса» — она отреагировала категорическим отказом да еще и накричала на меня. Мол, я эксплуатирую материнскую любовь, а она не нанималась оплачивать мои дурацкие прихоти!
Деньги были нужны до зарезу: надо было расплатиться с мастерами за работу, опять же требовалось хоть как-то оборудовать торговое место на рынке — не на землю же товар выкладывать. Еще была у меня мысль провести кое-какую рекламу, а на нее тоже нужны были деньги.
Подумав как следует над проблемой, я пошел к Мемнону. Толстяк-афинянин жил в хозяйском доме, питался с хозяйского стола, но при этом получал жалованье, и я ни разу не видел, чтобы он хоть на что-нибудь его тратил.
Припертый к стене, тот поначалу уперся, не желая расставаться с кровными, но я знал, на какие больные мозоли давить.