Замечание было разумным, но я всё же подошёл к клетке и спросил у пленника на греческом, откуда он. Тот даже не отреагировал, продолжая сидеть врубелевским демоном. Тогда я переспросил на персидском, и раб поднял на меня тяжёлый взгляд.
— Зачэм тэбэ это знать, малчик? — Он задал свой вопрос, коверкая персидские слова с явным чужеродным акцентом.
Рассказывать, зачем он мне, было, явно, лишним, и я сразу перешёл к делу.
— Хочу предложить тебе службу, если, конечно, ты справишься.
— Службу⁈ — Раб недоверчиво повторил за мной, и я подтверждающе кивнул.
— Именно так, службу! Ты ровно пять лет выполняешь для меня определённую работу, а потом я отпускаю тебя на волю. Иди куда хочешь, я даже дам тебе денег на первое время!
В глазах степняка мелькнул интерес.
— Какую работу⁈
На это я усмехнулся и покачал головой.
— Нет, начнём не с этого! Для начала ты ответишь на мои вопросы, согласен?
После этого на лице раба появилась недоверчивая озадаченность.
— Ты странный малчик! — проворчал он, но всё же кивнул. — Согласен!
В ходе быстрого опроса я выяснил, что раба зовут Экзарм и он из массагетского племени Маргуш. Служил ещё Спитамену в его наёмной дружине конных лучников. Участвовал в битве у Политимета, где удар массагетской конницы внёс решающий перелом в ход битвы. Когда же массагетские вожди предали Спитамена и выдали его голову Александру, он вместе со всей дружиной влился в македонскую армию. Перед походом на Индию многие в армии не захотели идти с Александром, и Экзарм был в их числе. Бунт подавили жёстко, кое-кого из смутьянов казнили на месте, а его, Экзарма, после наказания плетьми продали в рабство. Он много раз пытался бежать в Согдиану, но всякий раз его ловили, били и перепродавали. В этот раз всё окончилось совсем плохо, поскольку с креста, на котором он будет висеть уже завтра, сбежать невозможно.
Ещё слушая, я уже понял — этот массагет находка, даже большая, чем я надеялся! Он не просто степной воин, умеющий стрелять из лука на полном скаку, а воин с боевым опытом побед над македонской пехотой.
Выслушав краткую биографию раба, я выложил ему свои условия. Я его выкупаю, и он служит мне пять лет, не пытаясь сбежать, а потом, говоря языком будущего, я не просто отпускаю его на все четыре стороны, а оплачиваю ему «билет» до его родной Согдианы.
На мои условия он оценивающе посмотрел на меня и выложил свой контраргумент.
— Ты нэ такой, как всэ, но всё равно всего лишь рэбенок! Чэго стоить твой слово⁈
— Справедливо! — оценил я сомнение раба, а затем поднял взгляд на стоящих рядом Энея и Мемнона. — А если они поручатся за моё слово, то как, хватит тебе?
Массагет прощупал глазами обоих, чем вызвал неудовольствие Энея.
— Да он ещё кобенится! К чёрту! Пусть на кресте гонор свой показывает!
Пропустив слова грека мимо ушей, Экзарм кивнул на Мемнона.
— Пусть вон тот подтвердит!
Не знаю, почему из нас троих толстый коротышка вызвал у него наибольшее доверие, но после слов степняка все мы повернулись к Мемнону.
И вот, казалось бы, чего проще — скажи «да, подтверждаю», ведь всё это ни к чему не обязывающие слова, но Мемнон вдруг заартачился.
— Что за условия⁈ — начал он возмущаться, и хорошо ещё на греческом, который раб плохо понимал. — Почему я должен отпускать его через пять лет! Нигде таких правил нет и не было никогда!
Дёрнув толстяка за руку, я бросил на него злой взгляд.
— Просто подтверди, а расходы на покупку этого раба вычти из моей доли прибыли!
Такая постановка вопроса устроила Мемнона, и, немного побубнив себе под нос, он всё же подтвердил высказанные мною условия.
После этого раб просунул сквозь прутья клетки открытую ладонь и заявил:
— Я согласен!
Всем было понятно, что скрепить договор следовало Мемнону, но тот, явно, этого понимания не разделял. В его видении давать свою руку этому дикарю было сродни тому, чтобы засунуть её в пасть льву.
— Да с какой стати я, свободный человек, буду жать руку рабу⁈ — возмутился он, спесиво задрав подбородок.
Пришлось для понятливости больно ущипнуть его за ногу. Взвизгнув от боли, тот возмущённо покосился на меня, и я не стал сдерживаться.
— Что за спесь, Мемнон! Давно ли ты сам стал свободным! Давай, пожми ему руку, или я сильно разозлюсь, а ты знаешь…
Не дав мне договорить, Мемнон врубил заднюю.
— Ладно, ладно! Не надо так нервничать! Я же пошутил! — Он с опаской вложил свою белую пухлую ладошку в грязную пятерню степняка и даже слегка прижмурился от ужаса.