— Но чтобы вести войну, Бертран, нужна армия, необходимо много денег, а у нас их нет.
— Пустяки, сир! — воскликнул Бертран. — Обложив небольшой податью села…
— У нас больше их не осталось, мой друг, англичанин опустошил все, а наши славные союзники, отряды наемников, подобрали все, что пощадил англичанин.
— Сир, вы наложите подушную подать в один франк на духовенство, будете брать себе десятую часть церковной десятины: ведь церковь давно собирает с нас эту десятину.
— Для этого я и посылал вас к нашему святому отцу, папе Урбану Пятому, — ответил король. — Дает ли он нам разрешение на сбор этой мзды?
— О, совсем наоборот, он сетует на бедность духовенства и просит денег! — воскликнул Бертран.
— Вы прекрасно понимаете, мой друг, — с грустной улыбкой заметил король, — что здесь мы бессильны что-либо сделать.
— Да, сир, но он оказывает вам великую милость.
— Всякая милость, которая дорого обходится, Бертран, — заметил Карл V, — это не благодеяние для короля, чьи сундуки пусты.
— Сир, папа бесплатно дарует ее вам.
— Тогда говорите скорее, Бертран, что эта за милость.
— Сир, сейчас наемные отряды превратились в бич Франции, не правда ли?
— Ну, разумеется. А что, папа нашел способ избавиться от них?
— Нет, сир, это не в его власти. Но он отлучил наемников от церкви.
— Ах, какая жалость! Это окончательно нас доконает! — в отчаянии воскликнул король, тогда как Бертран, с торжествующим видом сообщивший эту новость, растерялся. — Из воров они превратятся в убийц, из волков станут тиграми; среди них, наверное, еще оставалось несколько человек, которые боялись Бога и сдерживали остальных. Теперь им нечего больше терять, и они не пощадят никого. Мы погибли, мой бедный Бертран!
Достойный рыцарь знал глубокую мудрость и проницательный ум короля. Дюгеклен обладал ценным качеством для человека, занимающего подчиненное положение: он уважал суждения, превосходящие его разумение; поэтому он задумался, и природный здравый смысл подсказал ему, что король все понял правильно.
— Верно, — согласился он, — они славно посмеются, узнав, что наш святой отец обошелся с ними как с христианами. Но зато с нами они станут обходиться как с магометанами и евреями.
— Ты прекрасно понимаешь, мой дорогой Бертран, в какое неприятное положение мы попали, — сказал король.
— Я, действительно, не подумал об этом, — признался рыцарь, — а еще полагал, будто сообщил вам добрую весть. Не угодно ли вам, чтобы я вернулся к папе и посоветовал ему не спешить?
— Спасибо, Бертран, — поблагодарил король.
— Простите меня, сир, — сказал Бертран. — Признаться, посол из меня плохой. Мое дело — вскочить в седло и мчаться в бой, когда вы приказываете мне: «На коня, Геклен, и вперед!» Но, сир, право слово, во всех вопросах, которые решаются не ударами меча, а росчерками пера, я плохой политик.
— И все-таки, если ты хочешь мне помочь, дорогой мой Бертран, еще ничего не потеряно, — успокоил его король.
— Почему, сир, вы спрашиваете, хочу ли я вам помочь?! — воскликнул Дюгеклен. — Я твердо знаю, что хочу. И отдаю вам все — мою руку, мой меч, всего себя!
— Но ты не сможешь меня понять, — вздохнул король.
— Ах, сир, видимо, это и так, — ответил рыцарь, — ибо голова у меня слегка твердовата, в чем, кстати, мне сильно повезло, ведь меня много раз по ней били, и, не сотвори ее природа такой прочной, не сидеть бы ей сегодня на моих плечах.
— Я не прав, говоря, что ты не сможешь меня понять, мой дорогой Бертран, мне следовало бы сказать, что ты не захочешь этого.
— Как это я не захочу? — удивился Бертран. — Разве я могу не захотеть того, чего желает мой король?
— Не горячись, мой дорогой Бертран. Ведь мы вообще хотим лишь того, что отвечает нашей природе, нашим привычкам и нашим склонностям, а то, о чем я хочу тебя просить, сначала покажется тебе необычным и даже странным.
— Говорите, сир, — попросил Дюгеклен.
— Бертран, ты ведь знаешь французскую историю? — спросил король.
— Не слишком хорошо, сир, — ответил Дюгеклен. — Знаю немного историю Бретани, потому что это моя родина.
— Но, надеюсь, ты слышал о тех великих поражениях, которые множество раз ставили французское королевство на край гибели.
— Конечно слышал, сир. Ваше величество хочет, вероятно, сказать, к примеру, о битве при Куртре, в которой погиб граф д’Артуа, о битве при Креси, откуда бежал король Филипп де Валуа, и, наконец, о битве при Пуатье, когда попал в плен король Иоанн.
— Так вот, Бертран, ты когда-нибудь задумывался, какие причины привели к поражению в этих сражениях? — спросил король.
— Нет, сир, я стараюсь думать как можно меньше, меня это утомляет.
— Да, я понимаю тебя. А я задумался и нашел их причину.
— Правда?
— Да, и сейчас открою ее тебе.
— Слушаю вас, сир.
— Ты обращал внимание, что, едва французы вступают в сражение, они — в отличие от фламандцев, которые прикрываются копьями, или англичан, которые прячутся за кольями, — вместо того чтобы использовать свое преимущество, когда наступает благоприятный для них момент, кучей, наперегонки бросаются в атаку, забывая о позиции? У всех лишь одна забота — первым домчаться до врага и нанести ему самый эффектный удар. Этим объясняется отсутствие единства, ведь никто никому не подчиняется, каждый действует как ему вздумается, слушает лишь тот голос, что кричит: «Вперед!» По этой причине фламандцы и англичане, люди серьезные и дисциплинированные, которые подчиняются приказам одного командующего, наносят удар своевременно и почти всегда разбивают нас.
— Правильно, так все и происходит, — согласился Дюгеклен. — Но разве есть способ помешать французам атаковать, если они видят перед собой врага?
— Именно этот способ и надо найти, мой славный Дюгеклен, — сказал Карл.
— Это можно было бы сделать, если бы нас вел король, — заметил рыцарь. — Наверное, его голос услышали бы.
— Здесь ты заблуждаешься, мой дорогой Бертран, — возразил Карл. — Все знают, что нрав у меня мирный, что по характеру я нисколько не похож на моего отца Иоанна и брата моего Филиппа. Все думают, что я не иду на врага из трусости, ибо короли Франции по обыкновению бросаются туда, где враг. Но разве же это чудо повиновения не должен свершить признанный храбрец, прославленный воин, человек безупречной репутации? И человек этот — Бертран Дюгеклен.
— Неужели я, сир?! — воскликнул рыцарь, глядя на короля расширенными от изумления глазами.
— Да, ты, и только ты, ибо всем, слава Богу, известно, что тебе нравится опасность, и, если ты избегаешь ее, никто не заподозрит тебя в трусости.
— Сир, все, что вы говорите, лестно для меня, но кто заставит подчиняться мне всех этих сеньоров, всех этих рыцарей?
— Ты, Бертран!
— Вряд ли, сир, — ответил рыцарь. — Я слишком маленький человек, чтобы отдавать приказы вашей знати, половина которой по происхождению благороднее меня.
— Бертран, если ты хочешь мне помочь, служить мне, понять меня, то я поставлю тебя над всеми этими людьми.
— Вы, сир?
— Да, я, — подтвердил Карл V.
— И что же вы сделаете?
— Я назначу тебя коннетаблем.
— Ваша светлость шутить изволит, — усмехнулся Бертран.
— Нет, Бертран, я не шучу, — возразил король. — Наоборот, я говорю серьезно.
— Но, сир, меч, украшенный лилиями, обычно может сверкать лишь в руках принцев.
— В этом и заключается несчастье народов, — заметил Карл, — потому что принцы, которым вручается этот меч, получают его в знак своего высокого положения, а не как награду за труды. Владея этим мечом, так сказать, по праву рождения, но не получая его из рук своего короля, они забывают о тех обязанностях, какие это налагает на них. Тогда как ты, Дюгеклен, каждый раз, вынимая этот меч из ножен, будешь вспоминать о короле, который его тебе вручил, и тех наказах, что он тебе дал.
— Дело в том, сир, что если мне когда-нибудь будет оказана подобная честь… — начал Дюгеклен. — Но нет, это невозможно…