Тем временем от компании угрюмых набравшихся французов, что управляли стекольной мануфактурой, отделился самый молодой и самый дерзкий. Я уже не раз делал ему замечания, чтобы он не приставал к Даше. Она хоть и умна в науках — в мужчинах совсем не разбирается. Не прогоняла нахала, а использовала его для своему обучению французскому языку. Нечто у неё в школе учебника со словарём не появилось…
Ну так вот этот мусье в прошлую нашу встречу со смехом говорил Даше о любви и счастье. Она то, дура, думала, что он шутит, а он всерьёз. И начал её за руку хватать, чтобы дала ответ. И она, слава Богу, отвергла его. Этот француз на неё обрушил бы все ругательства если бы не я. Я положил тогда ладонь на эфес шпаги и любитель русских девушек всё сразу понял.
Только сейчас вот и он был при шпаге. И тоже положил ладонь на эфес. Встал посреди трактира и обратился ко всем:
— Господа русские, вот скажите мне, как обращаться к беспутной женщине? Стерва или шлёнда? Как ещё можно?
Тут народ оживился изощряясь в ругательствах:
— Плёха… Гульня… Визгопряха… Титёшка… Волочайка… Мамошка… А кого так назвать собираешься?
Француз ухмыльнулся глядя на меня:
— Есть тут одна подстилка-учительница. Дашкой кличут.
— Уж не про Кирову ли?
— Про неё. Рассказать ли вам, честные люди, что про неё говорят?
Я не мог терпеть дольше и прохрипел:
— Заткнись, шалава!
— Ты кого шалавой назвал, шаврик фуфлыжный?
Видать эти французы давно в России живут, раз таких художеств нахватались…
— Выйдем? — спросил я положив ладонь на эфес шпаги.
— Выйдем! — ответил француз, — Давненько я не поил кровью свою шпагу. До вашей смуты я в Европе девять человек на тот свет отправил. Нужен десятый. Для ровного счёта.
Он нарочито беззаботно прошёл к двери и затянул не воровской манер, глядя на притихших купцов:
— А сколько я зарезал, а сколько перерезал…
За трактиром была ровная площадка рядом с уборной. Вот там то мы и встали наизготовку. Француз, сняв перевязь, ловко взмахнул шпагой и ножны улетели на десять шагов назад, чуть не попав о одного из его болельщиков. Я тоже попытался вытряхнуть шпагу из ножен, но она застряла на потеху публики.
Мы достали кинжалы в левую руку и встали в стойку. Хорошо, что я ещё в Виндаве начал постигать азы фехтования. Бялый учил нас с Руфой, как нужно ходить, отходить, подходить. Как только разберёшься с ногами, дальше пойдёт легче. Руфа, так мы тогда называли Киру Кмитец, была фанаткой фехтования. Видимо это у неё природное. Она все движения делала легко и изящно. Словно бабочка, порхающая с цветка на цветок.
За годы тренировок движения в защите и атаке были доведены совершенства. Впрочем, у моего противника был примерно такой же уровень. Это я понял, когда моё плечо, получив укол, покраснело от крови.
Пару раз француз пытался итальянским приёмом выбить шпагу из моих рук. Будь мой хват чуть послабее, возможно, ему бы это удалось.
Француз сжал губы и побледнел. Очевидно, он был готов взорваться от переполнявшей его злобы, но едва сдерживался. Противник провёл две быстрые атаки и в ходе последней ткнул меня в грудь. Острие клинка упёрлось аккурат в кругляшок серебряной медали, сделанной из испанского песо по приказу Ивана Заруцкого за взятие Гаваны.
Ах, ты гад! Медаль испортил!
Я сделал мощный выпад, но француз отбил. И тут в уборной кто-то оглушительно пукнул. После горохового супа, наверное.
Мой противник чуть отвлёкся и я по инерции сделал прыжок-укол. Визави запоздал с защитой и мой клинок с хрустом вошёл в грудь наглеца. Я отбил несложный удар и сделал пару шагов назад. Француз шагнул вперёд, но остановился, покачнувшись. Через секунду дуэлянт рухнул на порог уборной.
Один из французов, помогавший оттащить труп от двери, спросил:
— У вас тоже десятый поединок?
— Нет. Первый.
Тут дверь туалета открылась и завязывающий тесёмки штанов Хома сказал:
— Если бы не я, то этот бой был бы для тебя последним! Ишь ты… Для ровного счёта… А накося-выкуси!
И показал фигу покойнику. Пришлось наливать моему спасителю.
Место действия: полуостров Ляодун(империя Мин).
Время действия: сентябрь 1613 года.
Нурхаци, хан чжурчженей(маньчжур).
Император просчитался. Хотел стереть нас в порошок. Его сто двадцать тысяч против моих шестидесяти. Шансов было немного. Если только не проявит себя во всей красе человеческая глупость. Она и проявила себя. Вместо единой армии китайские полководцы пошли по четырем дорогам армиями по тридцать тысяч человек.