Но что характерно, ему на это было совершенно плевать.
– Замечательно, – сказала я. – Большое спасибо за интервью, Никита Вольдемарович. Безумно интересно вас слушать. Приятно осознавать, что остались в нашей стране разумные, болеющие за вверенное дело люди.
– Неизменно ваш, – сердечно попрощался этот пышущий неизлечимым здоровьем политик.
– Последний вопрос, если позволите.
– Что-нибудь из раннего? – улыбнулся Никита Вольдемарович.
– Скорее из позднего, – подхватила я шутку. – Интересно бы узнать, Никита Вольдемарович, как при столь напряженном графике работы вам удается отдыхать? Или не удается вовсе?
– Ну отчего же, милая дама, скрывать не буду, – оживился господин. – Отдыхаем-с. Удается, знаете ли, выкроить недельку-другую. В мае вырвался к друзьям во Франкфурт. Не приходилось, кстати, бывать? Усиленно рекомендую. Великолепный образчик идеального административного устройства…
– А на Алтай не выезжали? – набравшись смелости, спросила я. – Могу, в свою очередь, усиленно рекомендовать.
Великодушная, располагающая улыбка сползла с лица Никиты Вольдемаровича, как ленивый домашний кот сползает с дивана. Он стал смотреть на меня строго и где-то даже неприязненно.
– Сколько вам лет, дорогая и таинственная дама?
– Тридцать, – без лукавства сказала я. Потом усовестилась и добавила. – В условных единицах. Ну что ж, уважаемый Никита Вольдемарович, еще раз спасибо за интервью. Очень приятно было познакомиться.
Я встала и пошла. Поучительная беседа со вторым человеком в областном руководстве происходила в полужилых, полуофисных апартаментах, где было много помещений и ни одного живого сотрудника. Самое обеденное время.
– Я провожу вас, – спохватился Никита Вольдемарович.
Но в этот самый момент зазвонил телефон у него на столе.
– Слушаю, – схватил трубку вице-губернатор. И мгновенно разразился нравоучительной тирадой в адрес некоего Василия Федоровича, ответственного за строительство жилого городка для рабочих мыловаренного комбината райцентра Доволино и имевшего неосторожность затянуть пуск первой очереди этого самого жилья. А я в одиночестве добрела до прихожей. Распахнула дверь, задумалась. Правильно ли говорят, что авантюрный склад ума не всегда противоречит врожденной пугливости? Полуэтажом ниже ко мне боком стоял милиционер с постным лицом и сладко зевал. Из двери напротив вышла дамочка в костюмчике. В одной руке – деловая папочка, в другой – бутерброд с деловой колбасой. Покосилась на меня и отправилась вниз по лестнице – обедать дальше. А я еще немного помялась, после чего вернулась в прихожую. Осторожно прикрыла дверь. Никита Вольдемарович продолжал разносить в пух и прах Василия Федоровича. Что-то перемкнуло у меня в голове. Очевидно, последнюю извилину. Я вошла в узкую нишу, замещающую гардеробную, и влезла в ворох верхней одежды. Какие-то куртки, дубленки, длинная мужская шуба из неведомой, но очень мягкой зверюшки… Размышлять на тему, зачем хозяину апартаментов так много зимней одежды, времени уже не было. Никита Вольдемарович вошел в прихожую. Медленно двигался, вкрадчиво шаркая ботинками. Я стояла ни жива ни мертва, потрясенная своим поведением. Чего это со мной? А Никита Вольдемарович сбавил ход напротив ниши, как бы повинуясь голосу интуиции. Почему так яростно пахнет у него в прихожей человеческим духом? Постоял, подумал, но добрался-таки до дверей. Высунулся наружу.
– Михеев, женщина проходила? – осведомился он у дежурного милиционера.
– Так точно, Никита Вольдемарович, – по уставу отрапортовал охранник. – Полминуты назад спустилась.
Кристальная, как слеза, истина. Если учесть, что спускалась не я, а строгая дамочка с колбасой и папочкой.
– Хорошо, Михеев, – пробормотал Никита Вольдемарович. Дверь закрылась. Я опять почувствовала его присутствие напротив ниши. Стояла вся такая холодеющая, под шубой, и тряслась от ужаса. А ему не давал покоя недремлющий глас интуиции. Я ощущала его сдерживаемое дыхание. Потянулись флюиды. Качнулась соседняя дубленка, и между ней и шубой просунулось что-то ужасное, готовое меня схватить и не выпускать…
На счастье некоторых дурочек, в кармане у Никиты Вольдемаровича протяжно заработал мобильник. Извилистые пальцы не добрались до моей остывающей груди, притормозили и потянулись обратно.
– Я слушаю, – недовольно сказал Ситников. И сей же миг на полувыдохе сменил тональность на вкрадчиво-подобострастную. – Конечно, рад вас слышать… Да-да, я целиком выполняю ваши предписания… Обязательно… Конечно… До последнего граммчика, вы же знаете… Процедура? Простите, ради бога, но процедура назначена на конец недели… Да-да, понимаю, но пока принять не успел, у меня была журналистка… Всенепременнейше, уважаемый, прямо сейчас и приму…
Завершив сию странную беседу, Никита Вольдемарович погрузился в безмолвие. О своих намерениях насчет гардероба он забыл. Я услышала тяжелый вздох. Вице-губернатор развернулся и какой-то тяжелой, шаркающей походкой начал удаляться. Через несколько минут я восстановила сердцебиение и позволила своему носу выбраться в полутьму прихожей. В апартаментах стояла зловещая тишина. «А не такой уж вы крутой парень, Никита Вольдемарович, – со злорадством подумала я. – Сявка вы позорная».
Удаляться в этой интересной ситуации не совсем хотелось. Пик ужаса я, слава богу, пережила. Я на цыпочках отправилась в обход апартаментов и в самой последней комнате, обставленной под английскую гостиную, обнаружила Никиту Вольдемаровича. Будущий хозяин области принимал лекарство. Вид сзади: отличная спортивная фигура, изящная небрежность в одежде. Плечи, правда, слегка повядшие. Он что-то бросил в рот, подошел к кулеру, плеснул воды в бокал и жадно выпил. Какое-то время он стоял неподвижно, созерцая нерастопленный камин. Потом медленно поставил бокал на зеркальную полку серванта, сделал два шага в сторону и опустился в кресло. Заскрипела дорогая кожа. Профиль во всей красе – напряженный, какой-то надломленный. Рука потянулась к карману, извлекла мобильник.
– Григорьич? – спросил Никита Вольдемарович вполне нормальным, но несколько подуставшим голосом. – Полчаса никого не впускать. Ни под каким предлогом. Отдохнуть хочу.
После этого с г-ном Ситниковым начали происходить метаморфозы. Несколько минут он сидел с закрытыми глазами, излучая скромное вице-губернаторское обаяние. Затем глаза его открылись. Обаяние слетело. Скулы четко обострились, глаза выкатились из орбит. Одновременно их начала затягивать серая водянистая пелена. На виске у Никиты Вольдемаровича затрепетала жилка. Он медленно обвел глазами помещение. Я отпрянула от проема, убирая подальше любознательный нос. Подрагивая от возбуждения, нарочито медленно досчитала до пятнадцати и вернула нос на позицию. Наблюдаемый объект перестал совершать странные колебания. Он сидел, откинув голову на подголовник кресла. Неподвижный, как скульптура. Остановившиеся глаза бессмысленно взирали в окно. По лбу сочился пот. Казалось, он ни на что не реагирует. Я могла войти в комнату, пошариться по барам, сервантам, пару раз споткнуться о вытянутые ноги Никиты Вольдемаровича и незамеченной удалиться. Но на такие подвиги моя натура уже не сподобилась бы. Я сидела на корточках, затаив дыхание, потеряв счет времени, и зачарованно смотрела на человека под воздействием препарата. Такое ощущение, что сама выпила не мне предназначенную пилюлю.
По прошествии долгого времени Никита Вольдемарович шевельнулся. Шевельнулась и я, обнаружив кошмарно затекшие ноги. Чиновник обрел осмысленный вид – глаза с орбит вернулись в черепные углубления, пропала водянистость. Он нахмурился, пытаясь что-то вспомнить. Неуверенно поднялся (я уже готовилась нырнуть за поросший домашним виноградом стеллаж), подошел к бару. Пока он справлялся с бутылкой коньяка, срывая негнущиеся пальцы, я планировала пути отхода. Горлышко позвякивало о хрустальный бокал. Жидкость лилась рывками. Запрокинув голову, Никита Вольдемарович втянул в себя целебный напиток и заметно повеселел. Он уже не хмурился, собираясь что-то вспомнить. Когда он выходил из гостиной, деловито поскребывая макушку, я сидела за стеллажом, готовая при нужде засандалить ему в лоб горшком, а будет мало – опрокинуть стеллаж. Но период прямых боестолкновений еще не наступил. Перспективный политик дотопал до уборной, щелкнул выключателем и зачем-то там заперся. Шлепнулась крышка унитаза.