— Эй, Бейшен, ну-ка, сынок, слетай за моим комузом. Живо! — послал Кыдырбай мальчишку из тех, что столпились у входа в юрту.
Кыдырбай редко брал в руки комуз, но очень гордился тем, что держал дома инструмент.
Пучеглазый, шустрый мальчишка в голубой ситцевой рубашонке сверкнул босыми пятками, и не успели люди перевести дух, как он подал Кыдырбаю комуз и снова прижался к своим сверстникам.
Сансызбай пел вдохновенно, будто давно готовился именно к этому ответственному выступлению. Грустные, тихие, даже печальные мотивы перемежались с громкими и торжественными. Волнение певца незаметно передалось собравшимся.
С каждой строкой песни женщины плутовато поглядывали в сторону притихшей, покорно-задумчивой Батийны с мысленным вопросом: «Э-э, милая Батийна, да к тебе вовсе не брат приехал, а любимый? Что это значит?»
А Сансызбай продолжал звонко оповещать слушателей о первой любви Абыла:
Именно эта строфа переполнила чашу терпения Турумтай. Она шлепнула в ладоши и, испуганная, воскликнула:
— Ой, стыд и позор всем нам! Он не брат ей, нет! О люди, они нас обесчестят!
Кыдырбай с самого начала догадывался, о чем и о ком эта песня. Какой скандал! «Не оберешься разговоров. Еще пойдет молва, что к невестке Кыдырбая приезжал возлюбленный и что принят был как сват и высокий гость», — ужаснулся он.
Он сидел злой, оплеванный и, чтоб скрыть свою растерянность, прицыкнул на жену:
— Замолчи! Всегда тебе что-нибудь померещится. Мало ли молодых, что разошлись по разным причинам? Парень поет о чьей-то любви, о чьей-то разлуке. Что тут страшного?
Абыл не шелохнулся, будто ничего не слышал. «Пожалуйста, осуждай меня за мое первое чувство, никому дела нет, где и когда я его воспеваю», — думал он, чуть склонив голову на плечо.
А Сансызбай тем временем закончил песню Абыла.
Атантай, почти все время продремавший, как только песня кончилась, повернул трясущуюся голову к старшему сыну Кыдырбаю:
— Что-то песня нашего свата погрустнела. Может, он торопится в обратный путь? Так не задерживайте человека.
Кыдырбай во всеуслышанье пробасил:
— Спасибо, сват. На все способен ты, как я послушал. Всех нас позабавил, повеселил. Приезжай, всегда гостем будешь. — Все это говорилось учтивости ради. Внутренне же он чувствовал кровную обиду. Все-таки он переломил себя и радушно, даже весело, обратился к Батийне. — С пустыми руками не отпускай брата Абыла, сестра моего рода. Накинь ему на плечи шелковый халат, что сама сшила. Певцы любят красиво одеваться… Из табуна выбери лучшего коня с шелковистой гривой. Подари. Пусть брат не обижается.
Старик Атантай про себя шептал: «Ах, бедный джигит, бедный джигит. Да простится мне, но видит бог, что парень-то славный. Мой дурень и мизинца его не стоит…»
Абыл, вполне довольный гостеприимством Батийны и ее деверя Кыдырбая, нехотя покидал аил: здесь осталась частица его сердца.
Кыдырбай, вернувшись в юрту, не преминул попрекнуть жену Турумтай:
— Что так испугалась, дурочка с длинными косами и коротким умом? Развопилась. Думаешь, у меня лицо не краснело? Разве неправда, что наш лодырь, бог его возьми, медведь и мямля? Неужели ты сама не видела, какой он умный, этот джигит Абыл? Недоставало еще мне лезть с подозрениями об их прошлых связях, тогда бы мы окончательно опозорились. Порой надо обуздывать свою злобу и не выказывать собственную глупость. Запомни, человек красив не только лицом, но и умом, делами своими и поступками. Прошу тебя: отныне зря не груби своей невестке; если она снова собьется с пути, я уж сам выведу ее на дорогу…
У него запершило в горле, и язык, точно сухой лист, едва ворочался во рту.
Кыдырбай неуклюже опустился на свое привычное место и через открытый полог юрты стал всматриваться в даль… По зеленому склону серой извивающейся змейкой уходит тропка. Она пересекает пополам невысокий, похожий на уснувшую рыбину холм Кок-Джон и взбирается на вершину смежного холма. По тропке удалялся Абыл. Он только что задел за живое Кыдырбая, оскорбил его брата Алымбая, показав свою любовь к Батийне… Вот два всадника медленно поднялись на Кок-Джон, попридержали коней, спешились, поправляют подпруги и чересседельники. Абыл обернулся, смотрит на Батийну, — она стояла у своей юрты…