Выпрямившись, джигит ошалело посмотрел по сторонам: не видел ли кто, как он чуть не полетел с коня от толчка женщины?
Свидетелей было двое: его дружок, с которым Джарбан ловил коней, и посыльный болуша — он сгонял по склону неуклюжих двугорбых верблюдов. Первый стоял почти рядом, разинув рот от удивления.
Джарбан рассвирепел и замахнулся плеткой на Батийну:
— Ах ты потаскуха, принесшая несчастье… Да я убью тебя сейчас и отвечать не буду!
Батийна и не думала отступать. Она с вызовом бросила:
— Если не можешь убить, собака, так жениться тебе на собственной матери! Продажная шкура! На что ты способен, тварь поганая? Блюдолиз волостного!
И она взмахнула плеткой. Конь Джарбана попятился.
— Уйди, баба! — завопил в страхе Джарбан. — Ты не хозяйка этого скота. У тебя, блудливой кошки, никогда ничего своего не было! Скажи, была ли у тебя когда-нибудь своя лошадь?
— Хозяйка я или не хозяйка, не твое собачье дело. А ты, пока цел, сейчас же отпусти гнедого!
— Он нужен волостному.
— В могиле я бы хотела видеть твоего волостного! Сам можешь лизать ему пятки. А для меня он — кусок сухого конского помета. Не дам я для него своего коня.
— Смотри-ка, до него она храбрая!
— Конь мне самой нужен. Немедленно отпусти жеребца!.. Вскоре на место перебранки прискакали, размахивая плетками и поводьями, табунщики, Они хорошо знали Джарбана, этого ярого служку болуша. Он иногда набрасывался с угрозами не только на бедных пастухов, но, пользуясь поддержкой волостного, оскорблял и состоятельных людей.
Вот и теперь без разрешения старейшин племени Джарбан самовольно отлавливал коней и напал на уважаемую женщину.
— Ловите этого пса! Грязный сплетник поносит ваших жен, утоняет с пастбища ваш скот, угрожает каким-то волостным. Мужчины вы или бабы? Есть у вас мужская честь? Так защищайте ее! — подбодренная подоспевшей подмогой, кричала Батийна.
Группа всадников мигом окружила Джарбана. Куда девалась его спесь! Он поспешно соскочил с коня и, умоляя Батийну о пощаде, затрусил жирными короткими ножками прочь.
Батийна преследовала его, напирая грудью своей лошадки, а пастухи с размаху опускали на бритую голову Джарбана удар за ударом.
— О милая джене, прости меня, — вопил Джарбан, прикрывая лысину, — я твой раб и сдаюсь тебе. Любую вину возлагай: я отвечу перед тобой как за жеребца, так и за нанесенные тебе оскорбления. Ой, не бейте! Останови своих людей! Меня послал сам болуш. Это все он, а мне кони не нужны. От самого уездного пристава пришло указание — наложить поборы на население. Попробуй откажись. Сдаюсь и покоряюсь. Не оставляйте рубцов и пятен на моем чистом и белом лице…
Батийна с злорадством рассмеялась:
— Эй, Джарбан, я-то думала, ты огневой мужчина, а ты — самый последний трус и хвастун. Теперь мы все убедились. Занимаешься сплетнями не хуже паршивой бабы… Хорошо, не бейте его. Этот храбрый джигит болуша прячет свою золотую голову в подоле женщины. Кто еще видел такой позор? Хватит с него на первый раз. — Потом с ненавистью посмотрела на Джарбана. — Видишь, храбрец, как времена меняются? Ты над нами повластвовал, теперь мы над тобой. Ты никогда не считал меня за человека. Пришлось за это расплачиваться. Предупреждаю тебя — вы не очень-то топчите народ… Подними тебетей и убирайся с наших глаз долой!
Пастухи кричали вслед Джарбану:
— И передай своему плешивому волостному, чтобы он не трогал нас. А не послушает — вспорем живот. Нам терять нечего!..
Пастбища почти наполовину опустели.
Киргизы были урезаны в своих правах: на сыновей бедняков, которых раньше не трогали, где-то, оказывается, велись списки. И теперь их забирали в солдаты, в царскую армию.
Подвязав на круп коней теплую одежду, сами налегке, чтобы ловчее орудовать пикой, джигиты съезжались в группы по десять — пятнадцать верховых.
По большой дороге, ведущей в город, двигалась на жеребцах, на трехлетках и на кобылах черная живая масса всадников, многие были повязаны красными косынками. В руках пики, копья, нагайки, свинчатки, кое у кого тяжелые, из сырых стволов таволги либо рябины дубинки, редко у кого прихваченные старенькие берданки. Огнестрельною оружия почти нет.
Старики, провожая всадников тревожными взглядами, беззвучно шептали: