Все семьи из аила держались вместе — не вырывались вперед, не отставали.
На другой день их догнали табунщики, они оставались на старом месте, чтобы собрать по пастбищам весь скот, что разбрелся в пути, и переловить лучших коней.
Не было вестей только от Алымбая, который должен был пригнать два косяка лошадей. Возможно, он оторвался от своих аильчан или примкнул к беженцам и пошел по другому ущелью. Кыдырбай послал на розыски младшего брата несколько человек и поручил им во что бы то ни стало найти Алымбая и пригнать более ста голов коней.
Но и эти люди вернулись ни с чем — брата и след простыл. Неизвестно было: то ли он попал в руки солдат и они убили его, то ли уснул где-то и у него угнали всех коней. Исчезновение младшего брата, конечно, тяжелая утрата. Каждый раз, вспомнив о нем, Кыдырбай ронял слезу и, вытирая глаза широким рукавом чапана, вздыхал:
— Где же он, непутевая моя ворона? Что его ждет, бедняжку, если только он остался в живых?
И все же, как вспомнит о двух косяках лошадей, Кыдырбай сокрушается куда сильнее: «Каково мне без коней? Разве для того я выращивал косяки, чтобы они в одночасье пропали? С утра еще баем зовешься, а вечером ты уж полный бедняк. О боже! Кому я нужен с пустыми руками на чужбине? Пропаду ни за денежку… Куда же ты подевался, дурья голова? Куда угнал коней?»
Батийна, услышав, что муж исчез бесследно, даже и бровью не повела. «Такого дурня и мать-земля не захочет принять в свои недра».
Она безотказно исполняла в это время все мужские работы: подгоняла разбежавшихся и отстающих овец, клала на место сползающий или упавший скарб, на остановках заготовляла дрова, кипятила воду, тех, у кого пересохло во рту и язык стал как бревно, поила из бурдюка, притороченного к луке седла.
Не в пример женщинам, проливавшим слезы и умолявшим создателя о помощи, Батийна мужественно держалась да еще заботилась о людях.
Несметные стада запрудили перевалы, крутые подъемы, узкие, как берцовая кость, ущелья. Продвигаться вперед было почти невозможно.
Людей угнетал несказанный шум мычащих и блеющих животных, завывания пурги, свист ветра, зловещий вой хищников.
Хотя внизу было еще тепло, на самых верхних перевалах уже лютовала зима. В нескольких шагах не разглядеть, что творилось впереди, что сзади, по сторонам…
Трудно было разобрать: то ли рассвет наступил, то ли солнце скрылось за острыми вершинами Великих гор. И самих гор не стало видно. Куда девались звонкие скалы, по которым гордо носились винторогие и седобородые козлы, — исчезли, растаяли в низко ползущих молочно-мягких облаках, в снежном крошеве и липком тумане. Мир, несколько дней назад открывшийся перед горцами во всей своей необъятности, мрачнел за непроглядной пеленой.
Козы и овцы едва держались на ногах, лошади тряслись всем телом; когда-то ретивые жеребцы ржали, били копытами по льду, злились и, прижимая уши к гриве, норовили куснуть каждого. Коров было гораздо меньше, — спасаясь от холодного ветра, они попрятались внизу в укромных местах под перевалами и в оврагах, многие сбили копыта на острых камнях и после-тали с крутых склонов.
Непрестанно слышались голоса плутавших в тумане людей. Только окликом и по голосу беженцы находили друг друга.
— Эй, Акмат! Куда девался навьюченный вол? Я что-то его не сыщу!
— Эй, Эсен, ты где? Не вижу тебя.
— О-о! У-уу! Откликайтесь!
— За детьми, за детьми смотрите!
В такие тяжкие дни познается настоящий человек и его доброта. Иные джигиты, которые раньше только и умели, что гарцевать на упитанных жеребцах, бахвалиться своей силой и кичиться, что они-де кормят весь народ и оберегают его, превратились в немощных стариков. Многие щупленькие женщины, что раньше безропотно, неприметно выполняли женскую работу и день-деньской замухрышками пропадали около очага, взвалили всю тяжесть беды на себя, будто в них кто влил эликсир бодрости и здоровья. Позабыв про сон, еду и отдых, они спешили к больным, укутывали замерзающих, на груди отогревали детей.
Батийна ехала не на своей серой кобылке, а на гнедом жеребце, которого отбила у джигита волостного Джарбана. И ехала в противоположную от Чуйской долины сторону. Она чувствовала себя примерно так, как хороший скакун, оступившийся и повредивший ногу. Она так была захвачена мыслью увезти с собой Зуракан и ее мужа в Чу и надеялась на этого выносливого жеребца. Но не успела даже оповестить их, как началось неожиданное бегство перепуганных людей.
Сначала гнедой шел без устали: взбирался на склоны вслед за стадом, спускался с хозяйкой за водой, а теперь трудно было узнать в истощенной, с впалым животом и костлявой грудью лошаденке былого табунного жеребца, своей ретивостью наводившего страх на собратьев. Он так исхудал, будто на нем целый месяц возили соль через крутые перевалы. Но постепенно все неувереннее становилась поступь его натруженных ног, он спотыкался и дремал на ходу. Ненадежный конь под ней мог в любую минуту упасть.