Не узнать прежнего Серкебая, — давно ли он за отару овец лишил молодости красавицу Гульбюбю. Куда что девалось! Сама чистота и степенность. Теперь перед людьми он выступал, как мудрый аксакал, безропотно принявший законы новой власти.
Не стало, кажется, и прежнего крикливого, всем угрожающего карой Тазабека. Если раньше он был опасен, как верблюд в брачную пору, то ныне его почти не слышно. Заставив Серкебая говорить за всех, Тазабек лишь ехидно улыбался.
Серкебай считал своевременным равенство женщины и вместе с тем говорил, как многоопытный и справедливый человек.
Когда происходил этот разговор, в юрте находились не только одни мужчины. Здесь же были Турумтай, Батийна, Маты-эне и еще женщины из именитых семей.
Турумтай и Маты-эне одобрительно кивали каждому слову Серкебая.
Только Батийна не всегда была согласна с Серкебаем, ее так и подмывало возразить: «В школу наравне с мальчиками должны ходить и девочки. Пора как-то повернуть судьбу вторых жен, что живут с мужьями, не зная любви». Но так как в юрте сидели пожилые люди, она постеснялась открыто высказываться.
И еще Батийну сковали слова Серкебая: «Качыкеджан, не давай самовольничать вертлявым джене, натяни им уздечки». Она догадалась, кого имел в виду самодовольный бай. В аиле пока не было ни одной женщины, которая так рвалась бы к свободе, к знаниям, к самостоятельности и нарушала обычаи предков, как она, Батийна.
Батийна не могла пропустить мимо ушей предупреждение Серкебая, — камень был в ее огород.
Серкебай не из тех людей, кто бросает слова на ветер. К мнению Серкебая и его единомышленников не мог не прислушаться и Качыке. Прежде всего, казалось ему, он обязан учитывать советы тех, «кого уважает все племя», и беспрекословно выполнять их волю. Молодой джигит и сам не раз приходил к мысли, что если женщин чрезмерно распустить, то, как говорит Серкебай, к добру это не приведет. Поэтому, сколько бы Качыке ни уважал свою близкую джене Батийну, которая часто делилась с ним своими житейскими тайнами, он все-таки не одобрял, что она так свободно держится.
После того, как старейшины, досыта наевшись свежего мяса и благословив Качыке, разошлись по юртам, семья Кыдырбая осталась одна и взяла в оборот Батийну. Первой внушительно заговорила Турумтай.
— Великие и мудрейшие люди покинули сейчас нашу юрту, — сказала она с важным видом, как и положено уважающей себя байбиче, обводя юрту холодным взглядом и поправляя на плечах сползающую шубку. — В былые времена не только какие-то там женщины-вдовы, а безбородые старцы не могли на коленях зазвать их к себе в гости. Будь бы прежняя жизнь, они даже не заглянули бы к нам. А сейчас оказали такую высокую честь. Раньше все свои решения они принимали сами и ни с кем из простолюдинов не советовались. Это они считали своим величайшим достоинством. Теперь пришла новая власть, завела новые порядки. Моего сына сделали большим человеком. Дали равную свободу и женщинам. Вот почему к нам зашли и благословили моего Качыке люди в возрасте самого пророка. Значит, они ценят нас, уважают, раз оказывают такую честь. Они дали нам хорошие советы. Все слова бая-аке (так Турумтай звала Серкебая, который был старше ее мужа), хоть и говорились с особым смыслом, они относились к тебе, золовка. Помнишь поговорку: «Ругают кошку, а метят в невестку». Ты должна правильно понять мои слова, доченька. Я намного старше тебя, а назвала тебя дочерью. Думаю, ты это оценишь. При жизни мужа я заменяла тебе свекровь. Но его не стало, царство ему в раю. После него я стала хозяйкой в родовой юрте. Веди себя благоразумно, чтобы о тебе не повернулся язык сказать: «Невестка, мол, такого-то совсем испортилась».