В юрту вплыла белолицая, надменная женщина в снежнобелом высоком элечеке, в накинутой на плечи пятнистой шубе.
Батийна, скрестив руки на груди, отвесила низкий поклон. Салкынай едва слышно что-то прошептала, но не прикоснулась ко лбу невестки. Даже не изволив присесть, она окинула ее с ног до головы презрительно-хищным взглядом.
— Разве тебя прислали безо всего? — сказала она. — А где же приданое, где драгоценности?
Батийна стояла, словно ее облили ледяной водой, низко опустив голову. А свекровь продолжала:
— Сколько голов скота, сколько богатых вещей мы передали этому безродному, бесчестному саяку за его дочь! А он, неблагодарный, прислал ее почти нагую. Где богато украшенная шапка, а где серьги? Возмутительно, что ее прислали с открытой грудью и без дырочек в ушах!
Дешевые блестящие серьги, купленные матерью за целого барана, лежали у Батийны в наружном кармане. Пробираясь по зарослям, она где-то зацепилась за колючие ветки шиповника, и глазок от серьги потерялся. Батийна сняла их и спрятала. Когда свекровь напустилась на нее, Батийна быстро достала сережки из кармана:
— Нет, мама, серьги со мной!
— Где они, покажи?
И, выхватив у девушки серьги, причем одна была без глазка, свекровь швырнула их в темный провал открытой двери.
— Вот тебе серьги! А еще лопочет: «Серьги со мной». Какие-то железки она, видишь ли, называет серьгами!
…Зарезали крупного валуха, позвали знатных людей аила. Мулла Акмат, прочитав длиннющую молитву, повенчал Абды-рахмана с Батийной.
В последние годы киргизские муллы, подражая ходжам из Андижана, на головы стали накручивать круглые чалмы и носили длинные разноцветные халаты. На Акмат-мулле болтался просторный зеленый халат, на голове кое-как накрученная неряшливая чалма, а в руках четки из финиковых продолговатых косточек. Бесконечно повторяя имя аллаха, он что-то невнятно бубнил. Остроносый, с реденькой дрожащей бородкой, с беспрестанно шепчущими губами и круглыми плутоватыми глазками, мулла Акмат был похож на колдуна-заклинателя. Богобоязненные люди поговаривали, что мулла Акмат может вызывать даже ангелов и вступать с ними в разговор.
Акмат сидел в юрте бая и долго шептался со «своими ангелами» и с «их ангелами».
Когда наступило время бракосочетания, мулла повесил четки между большим и указательным пальцами худой скрюченной руки и, простирая к небу ладони, с подчеркнутым достоинством начал причитать:
— Чистая чаша, чистая вода — не расплещется никуда. Эта чаша с белой полоской по краям священная, дно ее бесценно. Пусть вода останется всегда чистой как снаружи, так и изнутри. Ну-ка, чистая вода, замри.
Салкынай едва сдерживала себя, чтобы не сказать: «Кончай, старый хрыч, свой никчемный бред. Кажется, в Коране ничего подобного не сказано».
Мулла, прочитав молитву, освятил воду в чаше и важно протянул ее свидетелям.
— Держите чашу крепко, говорите веско, только правда ваша, истина божья наша! Исполняйте свой долг святых свидетелей.
Один из двух джигитов с особым старанием взял чашу с водой.
Батийна со для приезда находилась у старика соседа, и лишь накануне бракосочетания ее ввели в юрту к свекру, поклониться его очагу. Она сидела за занавеской в окружении младшей сестренки мужа Апал, девушек и молодых женщин. В это время в ее честь зарезали жертвенного белого ягненка. Мулла совершил молитву и попросил свидетелей подойти к невесте с чашей. Батийна подумала: «Нет, мулла, я все равно не дам согласия быть женой нелюбимого. Можешь меня хоть в ад отправлять».
Свидетели подошли к ней вплотную, бормоча в один голос:
— Ради высшего аллаха, всемогущего феллаха, мы в свидетели пришли, чашу жизни принесли. Скажи, о дочь Казака Батийна, согласна ли ты стать женой сына Адыке Абдырахмана?
Батийна промолчала.
— Скажи, что ты согласна!
Батийна вполголоса проронила:
— Нет. Не согласна.
— Нельзя так говорить, — настаивали свидетели. — Скажи, что согласна!
Батийна молчала.
— Молчание — знак согласия. Как ни говорите, она еще девчонка, смущается. Будем считать, что она согласна.
Бракосочетание состоялось. И потянулись невыносимые дни. Громадная черная скала словно навалилась на Батийну. С каждым днем свекровь злее ненавидела и изводила ее, и у Батийны набухало чувство ненависти к свекрови.
— Вы посмотрите только на эту дочь голодранца, — вопила Салкынай, — шлялась нищенкой по белу свету, никогда вкусно не ела. И ей, видишь ли, не по нраву мой сын, она еще смеет его презирать!.. В моем доме бродит темнее ночи! Погоди, несчастная, я тебе покажу, как кривляться!