Байбиче, грозно нахмурив брови, гремя украшениями длинных кос и шелестя шелковым платьем с оборками, то и дело поправляя сползающую с плеч шубу, остервенело кидалась на Батийну, но та с удивительной невозмутимостью смотрела на свекровь, и ее взгляд как бы говорил: «Хоть убей меня, но я тебе не покорюсь». И спокойствие молодой женщины лишь сильнее бесило Салкынай.
— Подумать только! Ее ничуть не страшат мои угрозы! Кромсай ее, режь, и капельки крови не увидишь. Ах ты бесстыжая, я тебя сейчас!..
Схватив хлыст таволги, которым пушат овечью шерсть, она стегала Батийну по плечам, по спине. Сжав зубы, невестка терпела, переносила побои безмолвно и не просила пощады.
Не покорив невестку побоями, устрашениями, байбиче приказывала:
— Вон на улицу, замухрышка! Возьми большого верблюда и привези с речки льда. Видать, ты очень сильна!.. Я посмотрю, как ты умеешь заготовлять арчевник и возить лед.
Батийне только этого и надо было. Пустяки, что ее белое тело посечено розгами. Она быстро седлала верблюда, взбиралась на него и ехала за льдом в местечко Чон-Бёлёту. Ночью охраняла овец у овчарни, а с рассветом держала путь в дальнее ущелье, где было много сухого арчевника.
Батийна ходила в больших черных валенках и в дырявом зипуне. Далеко не всегда ей доставалась горячая еда, а груз тяжелых забот лежал на ее плечах от зари до заката. Проклятья и побои, работа и заботы — теперешний удел Батийны. Свекровь бесповоротно решила выдрессировать невестку, которая с первых же дней «не желала такого мужа».
Мало того, что Салкынай била невестку и проклинала ее, она стала подзадоривать Абдырахмана:
— И на кого только ты похож, кривая рохля? Где твое мужское достоинство? Ведь ты из знатного, прославленного рода, сын бека! Какая-то замухрышка, которая не стоит даже золы из твоего очага, не признает нас, а ты ходишь лопухом. Эх ты, трусливый паршивец! Возьми-ка вот эту, подлиньше, плетку. Хорошему коню одна плеть, а плохому — тысяча. Я требую от тебя, слюнтяй, приведи к покорности эту замухрышку. Пусть попробует командовать тобой, так я тебя самого из юрты погоню. Заруби себе эти слова навсегда!
Абдырахман измывался над Батийной. А сопротивляться она не могла: выступить против мужа все равно что совершить преступление перед богом. Терпела, сцепив зубы. «Что же мне делать? — размышляла Батийна. — Ведь бог создал и меня человеком, так неужели он не смилостивится надо мной? Если же аллах не смилостивится, проживу вечной мученицей. Значит, такова доля бедной женщины. Со всех четырех сторон окружена я высокими, непроходимыми скалами…»
Батийна не покорилась. Горячую кровь и сильное сердце не подчинить было жгучей плетке и жестким розгам. Чем больше побоев она получала, тем выносливее становилось ее тело. Кожа ее, казалось, задубела. Батийна не плакала напрасно, подобно беззащитному человеку, попавшему в безвыходное положение. Она лишь окрепла, закалилась, как тополек, пробивший нежным стебельком гранитную черную скалу.
В первые дни, получив ни за что ни про что побои, она спешила убраться в ущелье, присаживалась на камешек, тяжело вздыхала. В кровь раздирая руки и ноги, она взваливала на вола корявые, колючие, скрюченные ветки арчевника и брела назад с таким видом, будто шла навстречу своей смерти. Так было в первые дни.
Постепенно Батийна стала быстра и сноровиста, как хороший джигит. Она ловко привязывала один конец крепкого волосяного аркана к седлу вола, который стоял с шершавым носом, в поту, перекидывала громадную вязанку дров на животное, стягивала потуже веревку и шла обратно. Хлопоты, выпавшие на долю расторопной Батийны, постепенно стали для нее и легкими и утешительными… Будь муж любимым человеком, Батийна, наверно, испытывала бы радость от работы.
О, молодая женщина и без того пела. Но это была песня не любовного счастья, а душевной боли и разлуки, песня обездоленной женщины, насильственно разлученной со своим желанным. Это была песня-арман — жалоба на горькую судьбу, на несбывшиеся надежды.
Стоило кривому Абдырахману подойти к ней или же ночью, когда они лежали в постели, прикоснуться телом к ее телу, она сжималась в комочек, ее охватывало отвращение к мужу. Сердце замирало, и тело становилось бесчувственным.
— И когда только ты согреешься? Вечно холодная как лед! — бесновался Абдырахман.
«О господи милостивый! Где же твоя справедливость? Чем мучить свое сердце в этой ненавистной шелковой постели, — с болью думала Батийна, — лучше бы я под открытым небом укрывалась подолом кементая моего желанного».