— Я, конечно, тебя в обиду не дам, мой свет. Но и ты почитай свою мать и не позорь ее перед народом. Женщина может иногда отречься от мужа, но отречься от своего рода она не вольна. Ты у меня умная девочка. Не дай бог, прогневаешь народ и заслужишь всеобщее презрение.
Айнагуль немного притихла, но остуженное Рамазаном сердце втайне страдало.
Айнагуль, правда, покрыла себя дурной славой, ведь она вызвала опасную междоусобицу, но это не мешало сыновьям именитых и знатных родителей издали влюбляться, мечтать о ней и питать какие-то надежды.
В аилах было немало джигитов, желавших хоть уголком глаза взглянуть на прославленную молодайку. Иные под предлогом осмотреть пастбища, обменять скакуна, а кто в поисках якобы пропавшего верблюда осмеливались невзначай очутиться в аиле Асантая и тайком рассмотреть всю в шелках и в блеске Айнагуль.
— Драгоценная жемчужина, а досталась какому-то телку Асантая, — вздыхал иной молодец. — Где ж я был раньше? Почему не заметил ее? Ведь хорошая жена, считай, уже полсчастья! Ай-ай-ай, жемчужина, да не наша.
Да, многие скрытно мечтали и сохли по ней.
Пришло время, когда горы и долины снова покрылись разноцветным ковром. Скот уже дал свое шумное потомство, пошел на жировку. Во всех аилах полными бурдюками лился кумыс.
Аил Асантая расположился на зеленом пространном плато, и скот его гудел и блеял окрест. Многоголосие и многоцветие царило в аиле. Джигиты оседлали коней, мотались по гостям, девушки и молодухи, покинув опостылевшие за зиму юрты, бегали друг к дружке. Степенные женщины, в накинутом на плечи чепкене и легких шубейках, выходили отогреться на солнце, посудачить о том о сем. Белые тюрбаны на их головах издалека бросались в глаза на фоне этого зеленого царства.
Асантай со своими советниками, старейшины и аксакалы собрались на вершине усеянного желтыми лютиками холма и распивали кумыс, когда из-за пригорка, похожего на лежащего верблюда, показалась группа всадников на откормленных конях. Скакали они друг за дружкой, и за плечами у них виднелись черные стволы ружей. Но ехали всадники спокойно, и, кажется, не было оснований бить тревогу.
На подступах к аилу всадники повернули своих коней к мужчинам на холме. Они важно и с достоинством приветствовали Асантая и всех аксакалов.
Оказалось, это младший сын прославленного Арстаналы Манапбай со своими дружками. Манапбай — в жеребковой дохе, представительный джигит лет тридцати, с черными открытыми глазами. Густые брови лоснятся, словно смазанные. С белого лица не сходит самоуверенная улыбка. Тебетей, отделанный блестящей шкуркой куницы и крытый светло-коричневым плюшем, очень шел Манапбаю.
Жгучее внимание привлек иссиня-черный, как ночь, иноходец с белой звездочкой во лбу. Он грациозно шел ровным, но быстрым ходом и, мотнув головой, остановился как вкопанный, не дойдя пятнадцати шагов до людей. Санжар, что ехал рядом на крупном гнедом коне, проворно соскочил с седла и принял поводок у хозяина. Джигиты Асантая приняли коней у остальных нежданных гостей.
Манапбай смолоду любил жить роскошно и всегда с собой возил певцов, комузистов, охотников. Они не только веселили и развлекали сына бека, по веселили и развлекали всех, у кого им доводилось гостить.
Многие из окружения Асантая хорошо знали Манапбая, а те, кто лично не знал, были о нем достаточно наслышаны.
Гостям быстро освободили удобные места и тут же им поднесли полные чаши освежающего кумыса.
Если Асантай мог даже не взглянуть на приезжих гостей из какого-нибудь скромного рода и отправить их прямо с порога, то поступить так с Манапбаем, конечно, было нельзя.
— Вы видите, кто к нам приехал? А ну-ка немедля поставить самую большую юрту! И прирежьте бычка, да пожирней!..
«Пусть джигиты этого хвастуна увидят, — думал он про себя, — насколько Асантай добр и щедр. Потом будут слагать легенды о нашем широкодушном гостеприимстве. И это лишь на пользу моему роду. Да будет везде и всюду известно, как мы чтим обычаи предков».
Приказания выполнялись с удивительной расторопностью. Одни джигиты кололи дрова, таскали воду, разводили огонь; другие устанавливали белую юрту; третьи на резвых конях мчались по всем направлениям за певцами, комузистами, шутниками и сказочниками.
Манапбай сидел колено в колено с видным властелином Асантаем среди белобородых и чернобородых старейшин и, наблюдая за поспешными, словно праздничными, приготовлениями, чувствовал себя сначала как-то неловко, особенно вспомнив о цели своего приезда. От кисловатого кумыса и теплого вечернего ветерка щеки у всех раскраснелись. Всем было весело и приятно. Хотя у Манапбая еще и не отекла нога, он, показывая свое высокое достоинство, небрежно протянул правую ногу в сторону. При старейшинах, высиживающих подолгу в одной и той же позе, вытягивать ногу было не принято. А Манапбай позволил это себе. И Асантай вместо того, чтобы возмутиться за явную вольность, машинально посмотрел на черный блестящий сапог гостя. Посмотрел и подумал: