— Эту девочку прошу уважать всех до единого. Не повышайте на нее голос и не грубите. Теперь она наша мать. А если случится что не так, пусть сам отец ее воспитывает.
Предупредил он и Батийну, которая теперь считалась полноправной невесткой и хозяйкой.
— Не обижайся, таэже, если я тебе скажу… После смерти нашей матери мы сменили постель нашему отцу. Твоя новая, теперешняя свекровь младше тебя, в ней еще много детского. И все равно она мать нам, и все мы зовем ее матерью — эне Гульсун. Уважай ее и ты, как свою родную свекровь. Если заметишь какие ребячьи выходки, не оскорбляй, а осторожно подскажи, таэже!
Предупредил Батийну и сам свекор:
— Дитя мое, Батийна, — сказал он внушительно, — не обижай нашу мать Гульсун. Она иногда, как козочка, любит поиграть со сверстницами. Пусть играет, она еще совсем молоденькая. Лишь бы стлала мне постель да грела мои старые стылые кости.
Хорошо было Батийне жить с Гульсун, ничуть не похожей на обычную сварливую свекровь. Гульсун было мало дела до снохи: «свекровь» возвращалась иногда с игр с элечеком под мышкой, разгоряченная, худенькая, проворная. Открытые чистосердечные глаза ее улыбчиво смотрели на окружающее, по лицу пробегала ребячья, озаренная солнцем, беспечная радость. Немного смущаясь Батийны, как старшей, Гульсун виновато спрашивала:
— Что, поздно пришла, да?
Батийна мягко и тепло отвечала:
— Скажи, наигралась ты или нет? Ну ладно. Положи элечек на место и повяжись платком.
Гульсун усмешливо переспрашивала:
— А что, старик идет? Ой, как же я с открытой головой! Стыдно ведь…
— Какой же тут стыд, эне? Ведь он твой старик, не чужой.
— Ой, не говори, что он мой, Батийна. Зачем мне дряхлый старикашка?
«И то правда, — думала Батийна, — зачем этот белый как лунь старик взял ее в свою юрту? Она ему во внучки годится! А то и в правнучки! Наступит ли когда равноправный для женщин день?»
Гульсун положила тюрбан на полочку и ловко повязала платок.
— Зачем, невестка моя, ты плачешь? Обидел тебя, что ли, не совсем умный муж твой? Из всех моих детей, пожалуй, только он кажется слабоумным. Сколько здесь живу, не слышала от него слова «мама». Если он не поумнеет когда-нибудь, ох, и получит от меня… — Глаза Гульсун сверкнули озорством. — Если вдруг он поднимет на тебя плетку, сразу же мне скажи, я проучу его, как обижать жену. Скажу отцу, чтобы выгнал его из юрты.
Она старалась говорить уверенно, как опытная, настоящая мать, тем не менее в самых ее словах и в голосе чувствовалась своя воля и решительность. И Батийна оказывала честь Гуль-сун. Не сядет на место, пока не займет своего Гульсуи; уступала Гульсун дорогу, когда та выходила из юрты; делала работу, положенную лишь невестке; при посторонних отвешивала уважительный поклон. Порой Батийна незаметно давала Гульсун полезные советы и открывала перед ней женские тайны.
— Эже, — как-то обратилась Батийна к Гульсун, — а не злится ли твой старик, когда ты уходишь куда-нибудь?
— Ой, зачем ему злиться? — Гульсун даже расхохоталась. — Он одной ногой уже давно в могиле, чего ему дуться на свою «старуху». Не посмеет. Хоть я еще и девчонка, а ему кажусь, наверное, семидесятилетней. Пусть попробует позлиться, черт старый. Я пожалуюсь детям, и они прочитают ему молитву. Пусть радуется, что я с ним сплю и отогреваю его холодные, как камни, колени. — Зардевшись от стыда, Гульсун добавила: — Хоть и дряхлый старик, а ночью целоваться лезет, обниматься. А борода у него такая длиннющая, мягкая, щекочет мне лицо, шею, мне стыдно, и я смеюсь, убегаю от него, он скрипит мне вослед: «Чтобы тебе было пусто, резвушка! Считаешь, что старик никуда не гожий? Ладно, посмотрим. Я еще заберу тебя на тот свет». Говорят, этому старику сопутствует сам Кызыр, правда это или нет? У проклятого старика и веки и глаза красные, все тело трясется. Я его просто боюсь. Он меня когда-нибудь задушит. Скажи, Батийна, разве не позор спать мне с красноглазым страшным стариком? И зачем только мой несчастный отец отдал меня за этакую развалину?
Батийна посмотрит сочувственно на свекровь и, не зная, чем ее утешить, подумает про себя: «Невинное дитя, жеребеночек ты, сиротка моя. Одна у нас, у обеих, горькая доля» и мягко скажет Гульсун:
— Дай-ка я тебе хорошенько отмою голову и заплету косы, эже.
Гульсун, сияя глазами, игриво спросит:
— А что, у меня грязная голова?
— Нет, но лучше еще раз помыть. А на старика не обращай внимания. Береги свою молодость…
Батийна проворно развела огонь и в кашгарском медном кумгане с изогнутым носиком согрела воды. Намылив голову свекрови черным щелочным мылом, она промыла ей волосы. Гульсун по-детски сопела, играла кончиками волос, закручивая их на палец.