— Э-э, парень, мерлушка на шапку очень дорогая вещь, — прищурив глаз, сказал Тилеп. — Чтобы выделать такую шкурку, надо прирезать обязательно новорожденного ягненка. Если хочешь, скоси мне десятину травы.
Тилеп засуетился, словно торопясь уйти.
Но Асанбай твердо решил заиметь шапку из мерлушки. В народе говорят: «Женщину узнают по походке, а джигита по шапке». Овцы у Тилепа приносили кудрявых, серебристых ягнят. И Асанбай тут же согласился.
— Хорошо, дядя Тилеп. Я вам скошу десятину.
Долго пришлось Асанбаю ждать, пока он получил наконец мерлушку у Тилепа, превратившуюся в красивый блестящий тебетей. Как раз в то время, когда травы созрели для косовицы, джигит занемог и надолго слег в постель. Тилеп обрадовался и не напомнил джигиту о его обещании. Уже по зимнему первопутку он вызвал к себе Асанбая, нахмурился и с важным видом сказал:
— Эй, парень, ты, кажется, обещал мне скосить и убрать десятину травы? Где же твое обещание? Теперь видишь, пришла белая зима в белых косах, завьюжило. Если выпадет много снега, — а я наперед знаю, — у меня не хватит сена. Придется подкупать. И все ты виноват: не сдержал своего обещания. Давай подсчитаем. С каждой десятины я всегда получал Добрых три стога сена. Стог сена — три-четыре овцы. Мне известно, ты бедный человек. Я тебя пожалею — вместо двенадцати овец заплатишь мне только четыре, и хватит.
У Асанбая от удивления широко раскрылись глаза. Он хорошо знал, что и четырех овец ему не найти. Парень давай упрашивать Тилепа:
— Уважаемый дядя Тилеп, подождите до следующего сенокоса. За свою провинность я обязуюсь скосить вам полторы десятины.
— Нет, парень, ты мне мозги не забивай. — Тилеп, вскинув бороду, почесал подбородок. — В суровую нынешнюю зиму, если только случится падеж скота, ты мне восстановишь все погибшее поголовье. И придется платить еще больше, так что лучше сейчас рассчитывайся.
У Асанбая так и не набралось четырех овец, и он пропустил все сроки. Однако зима выдалась мягкая, не причинила вреда ни Тилепу, ни другим кочевникам. Весна засверкала, и зеленью покрылись горные вершины. Скот вошел в былую силу, по склонам с бешеным шумом и гамом резвились жеребята и остроухие ягнята. Сытая жизнь наступила для всех: земля кругом запестрела цветами, и скот отъедался на вольных кормах на радость людям, кумыс и молоко снова полились рекой. Как раз в эту пору Тилеп созвал к себе аксакалов, вызвал и Асанбая.
— О старейшины, — с обидой в голосе и злостью на лице начал Тилеп, — простите меня, что я потревожил ваш покой. Но я позвал вас во имя попранной справедливости. Вот этот джигит, — он ткнул пальцем в сторону Асанбая, — мой бесспорный должник. Зима давно позади, а он не уплатил мне долг — четыре овцы. Весна уже на дворе. Умные люди говорят: «Все дорого ко времени». Скоси он мне летом десятину травы, у меня бы никакого падежа не случилось. Отдай он мне четыре положенные овцы вовремя, они нынче весной дали бы свой приплод, какая одного ягненка, а какая и двойню бы принесла, возможно, и тройню. Подсчитать все это, так у парня волос на голове не хватит. По моему расчету, он должен сейчас сорок овец. Поэтому, аксакалы, сами разрешите наш спор и заставьте его по-справедливому рассчитаться со мной. Если откажетесь помочь, я подожду до осени и потащу его на большое судилище. В таком случае пусть на меня не обижается…
Тилеп кончил говорить, и никто ему не сказал, что он хватил лишку. Хозяин законно требовал свой долг. Правда и то, что Асанбай взял шкурку ягненка, правда и то, что он обещал скосить десятину, правда, что ростовщик оценил ее в четыре овцы, и правда, что Асанбай не покрыл своей задолженности. Теперь уже речи не могло быть о том, чтобы он рассчитался, возвратив взятую мерлушку или же скосив десятину травы.
Аксакалы попробовали было уговорить Тилепа, чтобы он уступил. Но Тилеп ничего и слушать не пожелал.
— Как вам угодно, но я отказываюсь прощать ему долг по бедности, пусть где хочет ищет скот и рассчитывается чем может. Иначе он предстанет перед судом бия…
Асанбай, потеряв покой и со слезами на глазах, обратился за помощью к родственникам. Собрали сход, думали так, думали этак, но пришли к плачевному заключению: сорок овец даже всем сообща ни за что не собрать.
Тогда слово взял Касым, старейший в этом небогатом апле.
— Покойный мой отец частенько повторял: когда человеку суждено попасть в капкан беды, он сам идет ему навстречу. Зачем тебе понадобился этот тебетей? Разве ты не знал раньше, что за человек Тилеп? Он готов каждого заживо сожрать и не поперхнется. Теперь сам расхлебывай свое ребячество. Мы, конечно, всей душой хотели бы спасти тебя… Как ни говори, ты наш человек. Ну соберем, что сможем, а сколько это выйдет? Сгреби весь наш скарб, живой и мертвый, и подпали его, так дыма настоящего и то не получишь. Если отдать Тилепу весь скот, чем, спрашивается, мы прокормим наших детей, стариков, больных? Окончательно разоримся. Ну скажи сам, что нам делать — пустить ли по белу свету все пять семей или предоставить тебе самому искать спасения от неожиданной напасти?