Касым склонил голову набок, будто прислушиваясь к посторонним звукам. Остальные молча ковыряли землю прутиками.
Касым, сощурив глаза, обвел каждого внимательным взглядом, потом, хлопнув себя по бедру, оживленно заговорил:
— Ну, вот видишь? Твои бедные родственники уставились в землю, небось стыдно поднять голову… Нищие они. Брось, Асанбай. Сколько ни рой овраг, а вода уж не потечет… Мне пришла одна мысль. Как вы думаете, сколько лет старшей дочери нашей вдовы Сыялы? Девочку, кажется, Канымбюбю зовут? Лет двенадцать, пожалуй, есть. Вот я и думаю, а что, если ей породниться с Тилепом? Отдать ему Канымбюбю и рассчитаться за долг.
Другого выхода, в самом деле, не найти. Жаль, правда, девчонку, но все согласились с аксакалами. Канымбюбю исполнилось нынче двенадцать лет. Кроме Канымбюбю у вдовы еще три мальчика и девочка. Женщине невмоготу прокормить пятерых сирот. Подавленная заботами и беспросветной нищетой, она трижды на дню оплакивала покойного мужа и причитала.
— На кого только ты нас оставил, наш кормилец? Как я выведу твоих сирот в люди?
Узнав что на сходе старейшины порешили выдать замуж ее Канымбюбю, старшую помощницу и будущую надежду, женщина чуть не лишилась рассудка. Словно кто-то невидимый душил ее косматыми руками. Хватая воздух открытым ртом, она пала на колени перед старейшинами. Но судьбы ее девочки уже не изменить: Канымбюбю предназначена в покрытие долга.
— О проклятая смерть… Будь жив отец, не пришлось бы моей сиротке страдать… О старейшины, — взмолилась мать, — пожалейте хоть вы беспомощную вдову и ее сирот!..
Старейшины решили успокоить убитую горем женщину:
— Не сокрушайся, Сыяда! Не думай, что твоя дочь уходит, как проигранная на скачках. Она идет в руки Тилепа-аке, у которого юрта — полная чаша. Там ей хорошо будет. Сама знаешь, зерно идет — на мельницу, а дочь — в юрту мужа. Дочь твоя и отправляется в свою юрту. Радуйся же этому!..
Напрасные утешения, пустые слова. Сокрушаясь и рыдая, Сыяда проклинала жизнь со всеми ее несправедливостями.
Вскоре люди Тилепа приехали, чтобы забрать Канымбюбю. Зная, что ее хотят отнять от матери, Канымбюбю попыталась скрыться, перепрыгнула через головы сидящих у входа юрты стариков и кинулась к стойбищу. Овцы шарахнулись и нагнали страху на перепуганную до смерти девочку. Канымбюбю мчалась изо всех силенок, словно за ней гнались не люди, а целый клубок змей: прыгала через камни, пыталась укрыться в ямке, в речке, но всадники неумолимо настигали ее. Хватающий за душу плач эхом разнесся по горам, и существуй бог на свете — он непременно должен был бы откликнуться на отчаянный зов девочки. И вскоре она упала, тяжело дыша и глядя на своих преследователей широко открытыми от ужаса глазами.
Так за овчинку-мерлушку, из которой сшили один тебетей, расплатилась двенадцатилетняя Канымбюбю. После побега Айнагуль по аилам и кыштакам ширился слух об «овчинке». Только о ней и говорили. Имя беззащитной Канымбюбю исчезло, и постепенно ее стали звать Биркорпе — Овчинка.
Старшая жена Тилепа, широколицая рыжая байбиче, попробовала уговорить мужа:
— Канымбюбю еще ребенок, мой бай. Я присмотрю за ней, как за младшей сестренкой. Пусть подрастет.
Беспутный Тилеп не стал ее слушать.
На другой же день безбородый мулла своей длинной, как Млечный Путь, молитвой закрепил брачный союз между пятидесятилетним Тилепом и девочкой Канымбюбю.
Серкебай, — пожалуй, самый богатый человек в округе, — давно собирался в Андижан. К этой поездке он готовился тщательно и не спеша, слуги откармливали и обихаживали не только коня, но и пятьсот лучших валухов.
Когда склоны гор покрылись осенней позолотой, в дальнюю дорогу погнали отару упитанных животных. Серкебая торжественно провожали все родственники и друзья.
— Пусть дорога ваша будет ровной и сам Кызыр вам сопутствует. Желаем вам совершить много удачных покупок и благополучно вернуться. Аминь!