Слухи эти особенно задели тех, кто имел токол — вторую жену. А не изменяют ли и их жены, подобно Гульбюбю? Старшие жены — байбиче — торжествовали, готовые немедля выгнать этих пакостниц из юрт и вновь добиться расположения мужа.
— О бренные души! — восклицали аксакалы. — Когда женщины становятся беспутными, говорят, приходит конец света. Там убежала невестка бая Асантая, здесь Неженка Серкебая лежит между двумя мужчинами. Что нас ждет на этом свете?
— Ай-ай, бесстыдница! А как он ее холил-лелеял! Косы заплетал, чтобы всегда казалась ему девчонкой. Ни на шаг не отходил… А она баю пыль в глаза. И где только нашел он себе чудовищную ведьму? Накличет беду на весь наш род!
Некоторые байбиче, потерявшие власть над мужьями, которые предпочитали жаркую кровь молодых жен, лишь подливали масла в огонь:
— Если уж она Серкебая не уважает, добра от нее, конечно, не ждите. О боже, что за жизнь пошла — солидные мужчины и те идут на поводу у токол!
— Однако, с другой стороны, пусть бог благословит эту Гульбюбю. Пусть хоть одна проучит наших меринов. Давно бы так. Если не нравимся мы, честные, пусть себе живут с беспутными. Заплыли жиром наши мужья, вот и бесятся. Пусть их проучат те же токол. Может, поумнеют.
— Ой, не приведи бог. Тогда в мире все пойдет вверх тормашками. Люди позабудут про честь и благородство…
— Ну и пусть все летит к дьяволу. Если этого боятся беснующиеся мужчины, пусть попридержат свой пыл и любовную ярость. Нет, таких беспутных, как Гульбюбю, надо хорошенько проучить, натянуть уздечку вторым женам. Раньше, если случалось, что вторая жена позволяла мызгать семейную постель, ее пеленали в шиповник, брили голову, а лицо смазывали сажей. А эта Гульбюбю как ни в чем не бывало разгуливает в красивом тебетее из куницы, постреливает в мужчин похабными глазками и дразнит их собольими бровями…
Слух распространялся с быстротой огня, охватившего высохший по осени куст жирганака. Серкебай в аиле не показывался: было стыдно. Он не раз намеревался защитить свою Неженку, раскрыть до конца истинную правду, но Букен, первая жена, мать его дочерей и сыновей, давно разнесла по аилу свою скандальную новость. Случилось, мол, так, что она вышла почитать раннюю молитву и вдруг… своими глазами увидела убегающего голого человека, им оказался не кто иной, как табунщик Дубана. Ну, куда ни шло, был бы сын богача. А то грязный кул — и на тебе, в постели своего владыки и повелителя. Какой позор! Дубана оставил в юрте новобрачных, у изголовья самого бая, кожаные штаны и черный кементай.
Женщины от стыда щипали себе щеки, всплескивали руками.
— Ну и времечко! Чтимый, как сам аллах, муж лежит с ней рядом, а она, бесстыжая, с негодным кулом… Опозорила каждую, кто ходил в белом платке.
— И поделом, сжечь обоих на костре. Серкебай наверняка получил бы божье благословение.
Услышав, что его ждет, табунщик Дубана потерял голову. Он не посмел явиться к старейшинам и заявить: «Я совсем не причастен к этой клевете, аксакалы».
От обуявшего его страха Дубана сбежал.
Гульбюбю старейшины даже слушать не захотели. А ближние родственники Серкебая, считая, что их честь глубоко задета, лишь распаляли гнев и ярость бая:
— Ты ее охранял, как цветок, и лелеял, как ангела, заплетал ей девпчьи косы, не позволял на мужчин смотреть, а она наплевала на тебя, запачкала свой подол. Как хочешь, она должна полностью расплатиться, даже если принесет тебе златокудрого сына. Ты не должен жалеть эту беспутную гадину! Если мы оставим это безнаказанным, то над нами будут смеяться: карасазцы, мол, бессильны даже перед женщинами, слюнтяи они, мол, не мужчины… Надо всенародно проучить развратницу, иначе нам не носить тебетей на людях.
— Да, да, Серкебай, остается одно — безжалостно вздуть эту сучку!..
Губы у Серкебая посинели, усы вздыбились…
— Раз эта женщина покрыла мое лицо сажей позора, я разрешаю вам смыть наш позор, — через силу, сцепив зубы, процедил он.
Байбиче Букен торжествовала победу: «А что, разве я не созданный богом человек? Чем я хуже ее? Нет, я добьюсь, бай снова воспылает любовью ко мне».
Утаив свое злорадное чувство, она напоказ дала волю слезам и, чтобы не видеть и не слышать, как будут пытать Гульбюбю, накинула шубу на плечи и ушла к себе в белую юрту.
Родственники, получив полномочия от самого Серкебая, вывели Гульбюбю из-за ширмы. Она словно омертвела от страшного предчувствия, безмолвно глядя на людей. Лишь глаза на обескровленном лице спрашивали: «Что вы решили со мной делать?»
За юртой на пригорке чинно расселись старейшины и все почтенные аксакалы. На безмятежных, каменных лицах словно было написано: «Приговор должен быть исполнен! Мы тут ни при чем».